— Мне кажется… — Елена опять запнулась, терзаясь сомнениями, нужно ли здесь что-то говорить. Не лучше бы вспомнить старую мудрость «язык мой — враг мой»? И все же решилась. — Кажется, что первична тут сила посвященного. И если подумать… постараться…
Она умолкла, поняв, как глупо это звучит с точки зрения Гамиллы. Стало немного стыдно, а затем и много.
— Эх, — вздохнула Елена и решила, что в сложившихся обстоятельствах честность с откровенностью будут лучше всего. — Извини. Глупо вышло. Я… не хотела бередить душу.
«Не хотела, но получилось на отлично. Поздравляю саму себя»
— Ничего, — Гамилла пожала плечами. — Это все же правда. А правда не может унижать.
— Как солнце…
— Что?
Елена с трудом воздержалась от того, чтобы врезать со всей силы по твердому колу. Надо же было так эпично не сохранить язык за зубами! А теперь уж поздно, отвечать придется.
— Один мудрец, не помню имя, — она и в самом деле не помнила, в памяти осталась лишь фраза из какого-то фильма про вампиров, неплохого, кстати. — Правда, как солнце. От нее можно закрыться. Но солнце от этого не исчезнет.
На глаза сами собой навернулись не прошеные слезы. Она ведь уже вспоминала эту цитату — в разговоре с покойным Буазо. И он ответил, причем Елена помнила каждое слово искупителя, будто вчера их слышала:
«Мудро сказано. Совершенное зло остается, его уже не изменить, не вычеркнуть из прошлого, как ни прикрывайся ладошкой»
Буазо мертв. Погиб, спасая то ли подопечных, то ли товарищей, а может и тех, и других. И, вполне возможно, через день-два смертная тень раскаявшегося грешника встретит бывших спутников на том свете. Стараниями Елены!
— Хорошо сказано, — кивнула «госпожа стрел». — Мне нравится.
Елена опустила голову, пробормотала «надо посмотреть, как там другие…». Гамилла резко повернулась к спутнице, решительно взяла руку Хель в свои. Первым и естественным порывом Елены было освободиться, но женщина невероятным усилием сдержалась, замерла.
— Ты никого не заставляла.
Елена посмотрела на Гамиллу и вдруг поняла, что никогда не всматривалась как следует в лицо спутницы, хотя женщины провели бок о бок много месяцев. Это казалось… нескромным, что ли… А с учетом спесивости людей чести вполне могло быть воспринято как вызов. Конечно «госпожа» — не распальцованный индюк в шелках, но все-таки дворянка, и Елена в общении уже привычно делала поправку на этот нюанс. Но какого цвета глаза у арбалетчицы? Или, например, ее татуировка на лице. Елена привыкла думать, что это некий абстрактный орнамент, а ведь если присмотреться, бледно-синие чернила изображают что-то змееподобное.
Лекарка прерывисто вздохнула, не зная, что можно сказать и стоит ли вообще говорить. Гамилла едва заметно улыбнулась и добавила:
— Мы все сделали этот выбор сами. Потому хватит себя грызть и корить. Господь отмерит нам лишь то, что сочтет нужным.
Елена попробовала улыбнуться в ответ, получилось кривенько, кивнула и так же молча спрыгнула с помоста. На душе стало немного легче. Увы, лишь «немного», поскольку лекарка в Пантократора не очень верила. Да и насчет «сами выбрали» тоже сомнительно — достаточно вспомнить выразительную мину бретера, когда он осознал, что сын вслед за фамильяром готов поучаствовать в поножовщине за безвестную деревню.
И все-таки беспросветный сумрак в голове отчасти развеялся, уступил немного места благотворным соображениям в стиле «а вдруг все закончится благополучно?»
После женщину закрутил водоворот обычных неприятностей и забот. Она решала, советовала, уговаривала и даже угрожала, стараясь, по местному выражению, зашить прореху в молочной пенке. Что-то удалось, например, организовать более-менее подходящий госпиталь с постоянным дежурством костоправа. Что-то не вышло, скажем, пришлось окончательно закопать идею централизованного обучения пехотного резерва на случай прорыва злодеев за частокол.
Общаясь с межевым, пытаясь в очередной раз пробить идею выжженной земли за оградой, Елена встретила Гаваля. Менестрель, временно мобилизованный в качестве писаря-счетовода, буквально крался по улице, озираясь и в целом имея вид мелкого воришки, которого вот-вот прихватят на горячем. Судя по всему, юноша вознамерился последовать путем Шапюйи-младшего и дезертировать. Первым желанием Елены было воспрепятствовать и устыдить. Но через пару шагов она передумала, трезво задавшись вопросом: а чего ради? Как ни крути, молодой певец, на дуде игрец для войны никак не годился и батальных приключений не искал. Добровольцем не заявлялся и по большому счету обязательств перед Армией не имел. Клятву Артиго принес, но лекарка с трудом воспринимала серьезно те слова, пустые обещания под моросящим дождем. Поэтому… пусть идет. Невелика потеря, честно говоря.