Он закашлялся, оборвав речь. Сплюнул в ладонь, проверяя, нет ли крови. Елена отвернулась, прекрасно понимания, что должно было прозвучать далее. Когда женщина ведет себя подобно мужу, юный император отступить не мог, тем более, что пальцы гнул не кто-нибудь, а его «фамильяр». Как говорил мальчишка: где ляжет одна голова, там и вторая окажется. А где сюзерен, там и его спутники.
— Я спасала вас, — прошептала Елена. — Вы живы лишь благодаря мне. Оба.
— Так это долговая расписка? — поднял брови мужчина. Кажется, теперь слова давались ему с болью. — Мы обязаны тебе, и пришло время отдавать заем?
— Н-нет…
Деревня вокруг жила сумеречной жизнью, необычной, чуждой укладу селян. Как настоящая крепость в осаде. Очевидно, мало кто спал поздним вечером и вряд ли кто-нибудь сомкнет очи до утра. Однако бретер и лекарка будто находились в пузыре невидимости. Все делали вид, что их здесь нет, что никто не видит и не слышит… то ли скандал, то ли выяснение отношений, в общем — тяжелый диалог. Непростой разговор двух людей, задавшихся вопросом — а не чужие ли они друг другу?
— Ты безответственна, — голос Раньяна стегал как бичом. — Ты бежишь за своими фантазиями… на погибель тем, кто рядом.
Елена вновь промолчала.
— Если с ним… — Раньян осекся, подошел чуть ближе и поднял руку так, словно хотел взять женщину за пуговицу или воротник стеганки. Но широкая ладонь замерла, будто натолкнувшись на горящий взгляд лекарки.
Елена ждала: сейчас последует угроза, что-нибудь вроде «тебе не жить», но бретер наклонился и проговорил одними губами, буквально прошептал:
— Я жалею, что встретил тебя. Жалею, что доверился тебе. Лучше бы…
— Договаривай, — прошипела сквозь зубы Елена. — Лучше бы нам никогда не встречаться? Лучше бы… меня убили шарповники?
Мужчина странно дернул головой, будто у него конвульсивно сокращались связки на шее. Угрюмо выдавил:
— Я так не говорил.
— Ну и сделал бы что-нибудь! — выпалила женщина. — Схватил бы его в охапку и бежал куда глаза глядят! Но ты остался. А теперь винишь меня за то, что сам же выбрал! Скотина ты неблагодарная! Вы оба живы из-за меня! Каждого из вас я вытащила с того света, своими руками!
Она потрясла кулаками в перчатках, недавно красивых и стильных, «городских», теперь изрядно поношенных, с расползающимися швами. Некстати вспомнилось, что именно в них Елена поубивала «Четырех Бэ». Пятна от крови ублюдков вывести не удалось, так они и остались — темное на черном.
Лицо бретера перекосила жуткая судорога, левая рука сама собой легла на рукоять сабли, быстро, заученным десятками тысяч повторений движением. На мгновение женщине показалось, что в следующую секунду последует удар. Совсем недавно это значило бы верную гибель, однако «недавно» это не «сейчас»… Много чего случилось за короткое время, и лучший боец в своем поколении стал «всего лишь» очень хорошим. И теперь этого было уже недостаточно. Елена машинально, на голых рефлексах ответила тем же движением и разворотом, готовясь на следующем «такте» уйти от удара и атаковать самой. Казалось, еще доля секунды, один перестук сердца, и на деревенской улице разыграется драма, уродливая пародия на все тех же «Самураев», когда судьба двух людей решается двумя же ударами клинков. Но тут зычный голос барона Дьедонне завел очередную военную песню.
Вставай, юнец, ведь близок бой,
Уж сапоги чеканят такт,
И надрывается гобой:
«Господь, во власти я твоей!»
Держись, неопытный боец,
Ведь первым примешь ты удар,
Быть может, встретишь свой конец,
Почувствовав от стали жар!
Грызи зубами, бей, круши,
Ведь сожжены назад мосты,
Руками намертво души,
Хотя и сам уж ранен ты.
Конный алкоголик петь любил и, кажется, умел. На четвертом куплете к нему внезапно присоединился Бьярн. Искупитель, надо полагать, изначально был чужд благородному искусству вокала, и страшные ранения таланта не прибавили, так что пение Бьярна вызывало ассоциации с воем грешников из глубин ада. Однако недостаток умений седой калека восполнял громкостью и энтузиазмом. Так, на пару, они закончили:
Не закрывай свои глаза,
Ты нужен армии живым,
И губы силятся сказать,
Что мы в итоге победим!
Покрыты трупами поля,
Сраженья шум уже затих,
И скоро мать сыра земля
Обнимет детушек своих.
И вот, боец, окончен бой,
Но, слышишь, трубы не звучат,
Ты пал, восславленный герой,