Гамилла вновь задвигала челюстью в немой попытке что-либо сказать, но теперь не в ярости, а скорее невольно и глубоко задумавшись.
Ай да я, подумала Елена, ай да молодец. Оказывается, дремучие суеверия и слепая вера могут быть полезны, только надо правильно их сориентировать.
— А если еще подумать, — продолжила лекарка, ухватив за крылья вдохновение и отогнув третий палец. — Чего желает Артиго? От тебя лично? — и сама же ответила. — Чтобы ты, когда будет возможность, собрала отряд стрелков, «охраны тела». То есть император ждет не личных подвигов, не чтобы ты перестреляла всех его врагов точно в глаз. Твоя задача — создать и командовать. Ну и чем здесь поможет умение без промаха кидать хоть десять стрел за раз? Ничем! Поэтому добрый совет… от друга. Забудь ты про эти страдания. Будет на то воля Господня — потерянное вернется в час великой нужды. А нынче у нас иные заботы и для них потребны иные умения.
Гамилла задумалась, по-плебейски почесала затылок арбалетной дугой. Нахмурилась, поджав губы, от чего тяжеловатая и квадратная челюсть амазонки показалась еще жестче и тяжелее.
— Может быть… — согласилась она, в конце концов, то ли нехотя, то ли сдерживая потаенную надежду. — Давай… потом поговорим об этом?
По интонации непонятно было, Гамилла хочет после обсудить какие-то вопросы или вежливо намекает о желательности завершения беседы. Елена решила, что это и не важно сейчас, потому кивнула и вполне искренне ответила:
— Разумеется. В любое время.
* * *
Так и получилось, что спустя неделю после битвы, вся компания, насчитывающая уже без малого двадцать человек, отправилась в путь на север. Больше всего сомнений вызывал Кадфаль. Смерть вроде отвела крылья от израненного искупителя, однако он все еще страдал в полубреду, приходя в сознание редко и сумрачно. Катить в телеге столь тяжелого пациента было невозможно, поэтому для него сделали специальные носилки, подвешенные меж двух лошадей. Если не гнать, то получилось довольно комфортно и щадяще. Выпавший снег растаял, оставив грязь, которая, впрочем, быстро высохла, так что путешествие проходило настолько удобно, насколько возможно в пору близкой зимы.
Телеги катились. Добро, собственное и трофейное, мирно покоилось в мешках и сундуках, грея душу сознанием того, что за будущее какое-то время можно не беспокоиться. Иногда неподалеку появлялись разные люди, по большей части довольно лихого вида, но желающих связаться с крупным отрядом не находилось. Встречные предпочитали сходить с дороги, обходя Армию как можно дальше.
Арнцен и Дядька тоже увязались за Армией, потому что рыцаренок был наивен, романтичен, однако все же не глуп и в конце концов осознал печаль своего положения. Дяде и племяннику следовало бежать как можно дальше, и путь с Армией был не хуже любого иного, пожалуй, даже лучше. Елена подозревала, что Бертраб к тому же надеется получить рыцарское посвящение от Гамиллы или Бьярна, ведь формально, выйдя из-под опеки и защиты семьи, Арнцен сейчас ничем не отличался от своего дяди-бастарда. Не рыцарь, не оруженосец и даже не паж. Просто человек на коне и с оружием. Но этими суетами женщина решила голову не забивать. Выклянчит парень заветные удары мечом и клятву — его успех. А пока два клинка в компании лишними не будут.
Артиго снова восседал на лошади, а Гамилла с Марьядеком поочередно везли перед ним развернутую хоругвь с квадратом и треугольниками. Как-то по умолчанию все приняли флаг, под которым пережили жестокий бой — достойным представлять дворянина и его свиту. Горец мучился со сломанной рукой, но упрямо держал древко, утверждая, что всю жизнь мечтал быть знаменосцем — почетно и безопасно. Кто со штандартом стоит в баталии, того все защищают до упора. Бьярн с ехидцей напомнил, что у горской пехоты, когда выхода больше нет, знаменосец должен по традиции обмотаться драгоценной ношей и броситься на вражьи пики. Так что с почетом да, насчет же безопасности — момент спорный. Марьядек задирал нос и пренебрегал злыми словами, исполняя мечту.
Гаваль щеголял повязкой на пол-лица, похожий одновременно и на пирата и на графиню Карнавон. Молодой человек радикально переменился, стал взрослее и куда молчаливее. Оставшийся глаз больше не светился наивным восторгом и ожиданием удачи, теперь Гаваль смотрел на мир с тяжким цинизмом человека, познавшего неприглядную изнанку жизни. Менестрель больше не играл и не пел, тратя время главным образом на глубокую задумчивость. Еще Гаваль страшно комплексовал насчет одноглазости, пока Елена не указала, что даже увечье можно превратить в элемент стиля и не подобрала красивый черный платок вроде банданы, чтобы прикрыть пустую глазницу. Надо сказать, помогло, во всяком случае, поставленный бок о бок с Арнценом, Гаваль теперь смотрелся куда мужественнее и жестче. Менестрель носил у пояса боевой топорик и на привалах брал уроки боя у Гамиллы.