Елена с удовольствием вспоминала куцые навыки верховой езды, ибо ничто так не учит ценить лошадей, как долгие походы своими ногами да с поклажей. Бьярн, глядя на это, матерился сквозь зубы и обещал, что как только странники доберутся до нормальных краев, он лично возьмется учить рыжую…… и даже… как для начала правильно уместить тощую, костлявую… в седло.
В общем, жизнь потихоньку налаживалась и можно было бы сказать, что в кои то веки будущее вполне оптимистично… Если бы не Кадфаль, ставший по милости Елены калекой, Раньян, а также неопределенность планов.
Елена по-настоящему боялась того момента, когда искупитель придет в себя и случится объяснение. Или не случится, потому что как человек богобоязненный, Кадфаль почти наверняка сочтет все промыслом Божьим, на который роптать глупо и вредно. Но перекореженные кости от этого лучше не срастутся. А бретер делал вид, что в упор не замечает лекарку, это было очень больно, и Елена отвечала тем же. Искушение принести извинения за скоропалительные решения и «перезапустить» отношения казалось велико и… что-то мешало. Будто на сердце повесили большой замок, воспретивший определенные действия. Одна лишь мысль о том, чтобы повиниться в чем-то перед бретером, вызывала идиосинкразию и категорическое отрицание. Так, будто женщина все-таки восприняла душой часть местных устоев, по которым значимые особы не принижают свое достоинство, никогда и не перед кем. Поэтому трещина между женщиной и мужчиной росла с каждым днем, превращаясь в холодное отчуждение.
И по-прежнему оставалось неясным, обойти ли славный город Дре-Фейхан или все же рискнуть там остановиться. Учитывая, что полноправному горожанину, причем родственнику одного из важных членов городского управления, едва не снесли голову сугубым произволом, держали в черном теле и разнообразно оскорбляли — холодный прием был вполне вероятен, а фейхановская дружина все же посильнее будет. Этак можно вместо оценки/продажи трофеев подарить их городу под прицелом арбалетов. И свое доложить в общую кучу.
Барон, мрачно возглавлявший колонну и распугивающий встречных не хуже воскресшего мертвеца, заорал по своему обыкновению боевую кричалку. Гибель четвероногого товарища вогнала Коста в глубокую тоску и меланхолию, так песни он выбирал сообразно настроению, то есть злые и едкие. Похоже, в творческих вопросах барон чуждался всяких условностей, потому что выл он песню наемников-пехотинцев.
Покатилась голова — здравствуй новая вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
Стрелы небо затмевают и стучатся по броне
Нас опять в прорыв бросают — на войне, как на войне
Дети — сироты заплачут, трупы свалят под кустом,
Если я в кровавой драке попаду куда мечом!
Черно-желтый на дороге — в деревнях переполох
Вот схватил одну за волос и в сарайку уволок
Проведем бурнУю ночку и останемся без сил —
Не узнаешь ты, кто мужа твоего в бою срубил!
Порубили на дрова жандармОв едва-едва —
как опять в атаку гонят — значит дали нам бабла,
А на знамени Вдова — слезы, шея, голова
Ты теперь навеки с нами, что же ты не весела?
Нас прозвали «Вдоводелы» — наше дело — делать вдов
Алебардой врежь любому по башке — и он готов.
Всех убьем с большой охотой — только денежки плати
Жалко только вот — до дома нам не всем их донести!
Покатилась голова — и моя жена — вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
— Так, а что у нас там?.. — сумрачно задался вопросом Бьярн, и Елена поневоле вздрогнула. Очень уж часто всевозможные (и нездоровые) приключения начинались с констатации «появился кто-то непонятный». Только-только разобрались с одной неприятностью, худо-бедно выползли с не фатальными, однако до крайности неприятными потерями…
Арнцен встал на стременах, как человек-циркуль. Нескладный и худой рыцаренок, следует отметить, тоже незаметно повзрослел за минувшие дни. Простецкое лицо растеряло выражение щенячьей готовности совершать подвиги, утверждать кавалерское достоинство на каждом шагу.