И все задвигалось, помчалось вперед, как обезумевший конь, у которого аж искры летят из-под тяжелых подков.
Второй арбалетчик успел метнуть короткую стрелу с «пробивным» наконечником и оперением из стружки, но стрелял впопыхах и не целясь, так что попал и довольно удачно, но уложил не Бьярна, а вторую лошадь. Неудачливый стрелок — следует отдать ему должное — не побежал, а схватился за вторую стрелу, однако в следующее мгновение Хель слегка, будто не всерьез провела арбалетчику по шее самым острием кинжала — во всяком случае, так показалось со стороны. Кровавый фонтан из артерии ударил вперед едва ли не на сажень, рассыпаясь облаком алых капель, каждая из которых искрилась в солнечных лучах как рубин, так и оставшийся в рукояти сабли. Кровь сразу же уделала коллег по бандитскому занятию с ног до головы, а Хель быстро и легко отбежала дальше по мосту, освобождая себе пространство для действий прямым клинком. Доски тревожно скрипели под сапожками фехтовальщицы. Раненый арбалетчик засипел рассеченным горлом, сделал пару неверных шагов и упал с моста. Раньян перебросил меч поверх голов фальшивых сборщиков пошлины, Хель сумела и отправить нож за пояс, и поймать той же рукой длинное оружие.
Нехитрый грабеж за считанные мгновения превратился в сущее непотребство. Два стрелка вышли из строя, причем крайне эффектным образом. С одной стороны целеустремленно и очень зловеще шагали два мрачных бойца — Кадфаль и Бьярн. Страшнее всего была их кажущаяся неторопливость, деловитость, которая не обещала противникам ничего хорошего. Эти люди шли не угрожать, наказывать и вразумлять. С другой, на мосту, поджидала рыжеволосая девка с господским клинком, которая ни секунды не оставалась в неподвижности. Она все время двигалась, причем как-то странно, раскачиваясь, пританцовывая, словно детский волчок в дерганом ритме. Выбор меж двух зол казался единственно возможным, и оставшиеся в живых бросились по мосту, торопясь перебежать на ту сторону. Хель встретила их с жуткой ухмылкой, будто примерзшей к чуть тронутому загаром лицу.
Здесь, наверное, стоило бы выложить эффектное высокохудожественное описание жестокой схватки, но правда заключается в том, что никакой схватки, по сути, не было. Злодеи могли бы достичь большего, если бы сразу организовались и выступили одним фронтом, тесня поединщицу. Настоящие солдаты так и поступили бы, сообразно привычке и опыту, но у бандитов подобной смекалки не нашлось. Они бросились, топоча сапогами, как маленькое стадо, и фехтовальщица начала убивать.
Хель отступала по шатким доскам, плетя смертоносный ритм Движений Àrd-Ealain, укладывая по одному противнику на три собственных шага. Когда она ступила на противоположный берег, стоящих своими ногами на мосту не осталось. Над рекой далеко разносились вопли раненых и стенания пополам с мольбами о пощаде.
Пока на мосту шла поножовщина, игравший в камешки мальчик, наконец, заметил, что происходит и, не тратя времени на выяснение, припустил со всех ног вдоль берега.
Гамилла извлекла из сумы очередной снаряд, оглянулась на Артиго в безмолвном вопросе. Император молчал, глядя куда-то вдаль и поверх головы отчаянно убегавшего мальчонки. Гамилла так же молча вложила в пращу свинцовый шарик. Все почему-то думали, что возвращавшаяся с другого берега Хель ударится в человеколюбие, но рыжеволосая промолчала, стирая кровь с оружия рукавом одного из мертвецов. Лицо женщины казалось мелово-белым, темные зрачки, наоборот, чернели, расширившись, до пределов радужки, от века до века. Желваки проступили под кожей, словно гранитные камешки.
Коротко хлопнула праща, тихонько свистнула пуля. Спустя несколько мгновений сквозь шум катящей воды реки донесся звук, который отныне преследовал Гаваля во снах и воспоминаниях, отравив жизнь до самого последнего дня. Мягкий шлепок с ноткой звонкого треска, какой бывает, если ударить по арбузу камешком, пробив корку. Кадфаль, бормоча «Господи, прости мне грехи тяжкие», добил раненых злодеев, разбивая палаческой дубиной черепа и ломая руки, воздетые в попытках защититься. Вопли и мольбы о пощаде скользили мимо ушей искупителя, будто речной поток по камням. Менестрель, который доселе мужественно крепился, при виде этого не выдержал и упал на четвереньки, в мучительных спазмах извергая скудный обед.
Бьярн положил меч на сухую землю, распустил многочисленные шнурки на гульфике и помочился на труп главаря бандитов. Поймав косой взгляд бретера, седой убийца пояснил, чуть смутившись: