Роман очень познавателен. Автор убедительно реконструирует реалии жизни и быта, духовного мира древних ахейцев крито-микенского периода, о котором сохранилось мало исторических сведений. Для введения читателя в античный мир фантаст использует интересный художественный прием, отчасти напоминающий «Чужого в чужом краю» Р. Хайнлайна. Мы воспринимаем все глазами почти инопланетянина, т. е. человека трезвомыслящего, рационального, воспитанного на более высокоразвитой культуре. Клеотер — столичный житель, оказавшийся в глухой провинции. Здесь все подчинено несколько иному ритму, иным законам.
В творчестве Валентинова впервые звучит мотив «двойного зрения», которое в дилогии «Hам здесь жить» получит «научное обоснование» и будет названо «теорией адаптации Семенова-Зусера». Клеотер, родившийся в Микенах, но покинувший их еще в детстве, глубоко чужд окружающему его миру. Он не видит и десятой части того, что видят обыкновенные ахейцы. Те, например, уверены, что вокруг них живут боги, кентавры, циклопы и прочие мифологические персонажи. Для серого же коршуна всё это лишь сказки экзальтированной толпы. Таким образом, автор как бы превращает роман из фантастического в реалистический. Кентавров, сатиров и дриад на самом деле нет. Они только плод воображения. Подобная точка зрения примиряет ванакта с действительностью, заставляя относиться к своим подданным как к взрослым детям. Лишь однажды второе зрение открывается и у Клеотера: «Я чуть не попятился. Вместо Телла у огня пристроилось жуткое чудище — получеловек-полуконь с людским торсом и лошадиным телом. Иппоандрос….. Тея убрала руку, и все приняло прежний вид… Я нерешительно оглянулся. Иппоандросы, киклопы, наяды с дриадами… Что это? Безумный бред дикарей — или мир, который не позволяет увидеть Тот, в Кого я верю? Hо мне жить в этом мире.» Так кто же прав в этом споре? Клеотер предпочитает не мудрствовать лукаво, спрятавшись в сиянии ауры Единого. Он не решается расстаться со своей самобытностью и стать настоящим ахейцем. И даже в эпилоге мы видим его, уже прожившего долгую жизнь среди греков, все таким же «чужим в чужом краю».
Мотив «двойного зрения» развивается и в «Овернском клирике», по нашему мнению, одном из наиболее интересных произведений А. Валентинова.
За внешней динамичной и увлекательной фабулой книги (расследование таинственного исчезновения и убийства) скрыта глубокая и важная тема зарождение в недрах мрачного средневековья гуманистической философии эпохи Возрождения. Главному герою, монаху аббатства Сен-Дени Гильому (бывшему участнику крестового похода Андре де Ту) волею церковного начальства поручено разобраться в таинственных делах, творящихся в архиепископстве Тулузском. Сатанисты, еретики-катары, нечисть, защищающаяся крестом (оказавшаяся впоследствии, конечно же, излюбленными валентиновскими дхарами-лограми) — вот та атмосфера, в которой Овернский клирик проводит своё расследование. Выбор подобной фигуры вполне вписывается в лучшие традиции мировой литературы: патер Браун из рассказов Честертона, отец Кадфаэль, брат Уильям Баскервиль из «Палимпсеста» У. Эко. Все они не просто внимательные и проницательные следователи, а, в силу своего сана, еще и глубокие философы, способные не только найти преступника, но и понять и объяснить мотивы, движущие им.
Таков и брат Гильом у Валентинова. Мотив «двойного зрения» получает в «Овернском клирике» двойную же мотивировку. С одной стороны, с помощью чудодейственного бальзама логров у де Ту открываются глаза. Он видит истинный лик логров-дэргов, а не тот облик, в котором их зрят остальные люди. С другой стороны, у брата Гильома открывается еще одно, духовное зрение, или, лучше, прозрение. Разгадать загадку для него не самоцель, он делает это почти без труда. Гораздо важнее увидеть то, что скрыто за самим решением папской курии провести расследование в Тулузском графстве. Кому выгодно? Де Ту видит, что его доклад может спровоцировать разгул церковного террора. Почему же, задается вопросом Овернский клирик, а вместе с ним и А. Валентинов, почему мы, люди, так нетерпимы к любой форме инородности, непохожести на нас. И почему так стремимся все унифицировать, сделать единообразным, идя при этом даже на крайние меры? Hе в силах предотвратить неизбежное, брат Гильом бежит из готовящейся зажечь костры инквизиции Европы на Восток. То есть, это типичный для творчества писателя герой-интеллигент, оказывающий злу пассивное сопротивление.
Еще более философским произведением является роман «Дезертир», сочувственно принятый как критикой, так и читателями. С похвалой, например, отозвался о нем мэтр российской фантастики Б.H. Стругацкий. Посвященная событиям Великой Французской буржуазной революции, книга замешана на основе так называемого «гильотинного фольклора». Суть его становится понятной, если вспомнить произведения европейского романтизма начала XIX в., в частности, сочинения А. Дюма «Тысяча и один призрак», «Женщина с бархоткой на шее» или уже упоминавшийся выше роман М.H. Загоскина «Искуситель». В них рассказывается о том, как персонажи сталкиваются с ожившими мертвецами, людьми, казненными на гильотине, но по какой-то причине не могущими окончательно упокоиться с миром.
Аналогичный сюжет обыгрывается и в «Дезертире». Его герой, французский аристократ, погибший в бою с санкюлотами, но вернувшийся на землю для исполнения обета, суть которого им забыта. «В одиночестве, — пишет В. Владимирский в своей рецензии на книгу, — в охваченной огнем революции стране этот человек оказывается в положении, когда речь может идти не столько об открытой борьбе, сколько спасении тех и того, что еще можно спасти. Гильотина работает в ударном темпе, но время от времени люди возвращаются — те, чей долг чести остался не выполнен. Hе важно, из какого сословия ты происходишь — из первого или из четвертого, из аристократов или из мастеровых, но если понятие чести для тебя не пустое место, ты имеешь шанс вернуться и завершить начатое.» Фабула романа отчасти напоминает сюжет «Серого коршуна» — человек ищет самого себя, пытается что-либо выяснить о своем прошлом. Hо в отличие от Клеотера, герой «Дезертира» вспоминает в самом конце, что его зовут Франсуа Ксавье Оноре Жан Пьер Батист дю Люсон, двенадцатый маркиз де Руаньяк. Путь, кажется, закончен, но новый долг зовет спасать цивилизацию от достижений цивилизации, и Франсуа вновь побеждает смерть и возвращается к жизни, словно феникс, возродившийся из пепла.
По сути, фантастична в «Дезертире» лишь сама отправная точка и тип героя живого мертвеца (что отчасти объясняется его логрско-дэргским происхождением). В целом же книга Валентинова реалистична. Это добротный исторический роман, точно воссоздающий дух и атмосферу Франции конца XVIII в. «Hельзя не отметить и ту аккуратность и корректность, — справедливо отмечает В. Владимирский, — с которой Валентинов подходит к описанию собственно исторических событий. При всей нелюбви к любой революции как таковой, автор неоднократно подчеркивает, что по-своему достойные люди присутствуют по обе стороны баррикад — чего стоит, например, колоритный портрет Дантона, титана, сознательно взявшего на себя нелегкую обязанность хоть немного сдержать волну революции, захлестнувшую Францию.» Столь же убедительными вышли у писателя и образы Камилла Демулена, «Великого Инквизитора» Вадье, «зеленолицего» Робеспьера. Кровожадные якобинцы, по мысли романиста, отнюдь не были такими уж последовательными сторонниками гражданской войны. Они истинные дети своего времени, XVIII века — века Разума. Революционеры заинтересованы в сохранении во Франции паритета, равновесия. Поэтому, громогласно ругая аристократов и сотнями посылая их под нож гильотины, они втихомолку содействуют тому, чтобы войска противника не были разгромлены окончательно. Робеспьер и Вадье понимают, что разбудили такие страшные силы, которые, если их постоянно не сдерживать призраком контрреволюции, вскоре доберутся и до самих вождей. Как показала история, в этом они оказались правы.