— Нет, нет! — молила Энни Деррик. — Прошу тебя, Магнус, не подписывай!
— Он должен! — закричал Хэррен ей прямо в ухо, чтобы она услышала. — Понимаешь? Должен!
Люди снова стали шумно напирать на них. Миссис Деррик отпихнули в сторону, оттеснили назад. Муж больше не принадлежал ей. Сейчас она расплачивалась за привилегию быть женой незаурядного человека.
Внешний мир, как огромный железный клин, воткнулся между ним и ею. Ее отнесло к стене. Фермеры, громко топоча, толпились вокруг Магнуса, так что она уже не видела его, но, объятая паникой, слушала. На какое-то мгновение все притихли, потом раздался взрыв ликования: Магнус поставил свою подпись.
Хэррен подошел к матери; заткнув уши, она стояла, прислонившись к стене; ее расширенные от страха глаза были полны слез. Он увел ее из сбруйной и передал на попечение миссис Три и Хилмы, а сам, нетерпеливо отмахиваясь от бесконечных вопросов, поспешил назад.
В сбруйной уже шло голосование. Председательствовал Остерман. Он был единогласно избран секретарем Союза, pro tem.[10], а Магнус Деррик — председателем. Потом был сформирован исполнительный комитет, которому надлежало на следующий день собраться на ранчо Лос-Муэртос.
Было половина второго. Гости почти все разъехались по домам. Давно укатили в город музыканты. Остались только семьи владельцев ранчо, принимавших участие в собрании в сбруйной. Разрозненными группами сидели они по углам нелепо разукрашенного гулкого амбара; женщины кутались в пелерины, молодые люди подняли воротники пиджаков, спасаясь от сквозняков, которые снова давали себя знать.
Еще с полчаса из сбруйной доносились возбужденные голоса. Наконец раздался шум отодвигаемых стульев. Совещание закончилось. Мужчины выходили по нескольку человек и разыскивали свои семьи.
Сразу же начался разъезд. Все невероятно устали. Кое-кто из фермерских дочек уснул, приткнувшись к материнскому плечу.
Разбудили конюха Билли и его помощника, и они принялись закладывать лошадей. Во дворе, вокруг конюшни, замелькали огоньки, зажглись каретные фонарики. Лошади беспокойно грызли удила; экипажи под тяжестью рассаживающихся в них пассажиров поскрипывали рессорами и кожей. Что ни минута, раздавался стук колес, и очередной экипаж скрывался в ночи. Шел мелкий моросящий дождь, и фонари, просвечивающие сквозь мельчайшую морось, становились тусклыми оранжевыми пятнами.
Магнус Деррик уезжал последним. У ворот он встретил Энникстера, державшего под мышкой список членов Союза, временно отданный ему на сохранение. Молча они пожали друг другу руки. И Магнус уехал. Слышно было, как с неприятным скребущим звуком его экипаж проехал по усыпанной гравием выездной аллее, гулко прогрохотал по небольшому дощатому помосту и выехал на дорогу. Некоторое время еще доносился стук копыт. Потом и он стих. Наступила тишина.
Энникстер стал в воротах громадного амбара и огляделся по сторонам, одинокий, задумчивый. Амбар был пуст. Удивительный вечер завершился. Калейдоскоп людей и предметов, толпа танцующих, Дилани, перестрелка, Хилма Три, ее взгляд, устремленный на него с немым признанием, шумное сборище в сбруйной, сообщение относительно переоценки земли, неистовый взрыв гнева, поспешная организация Союза — все это беспорядочно кружилось у него в голове. Однако он очень устал. Ничего, можно будет обдумать все это завтра утром. Дождь разыгрался не на шутку. Он сунул список во внутренний карман, набросил мешок на голову и на плечи и зашагал к дому.
А в сбруйной, при ослепительном свете ламп и фонарей, среди опрокинутых стульев, разлитого вина, сигарных окурков и битого стекла все еще сидели Ванами и Пресли и все говорили и говорили. Наконец они поднялись, вышли в помещение, где еще недавно танцевали, и на минуту задержались там.
Конюх Билли ходил вдоль стен и педантично гасил лампы одну за другой. Огромный амбар постепенно погружался во мрак. По крыше барабанил дождь, из желобов лилась вода. Пол был усыпан хвоей, апельсиновыми корками, обрывками органди и кисеи, да клочками гофрированной бумаги от «фригийских колпаков» и всевозможных «шапочек». Чалая кобыла, дремавшая в стойле, с глубоким вздохом переступила с ноги на ногу. От ее шкуры, задубевшей на спине и на боках, шел крепкий аммиачный запах, смешивавшийся с ароматами духов и увядших цветов.
Пресли и Ванами стояли, разглядывая опустевший амбар. Потом Пресли сказал: