Первыми подали привезенные с Голубого мыса устрицы, которые лежали на горках ледяной стружки.
Два лакея тотчас же начали наполнять бокалы охлажденным го-сотерном.
Миссис Джерард, весьма гордившаяся своими обедами, никогда не могла устоять перед соблазном побеседовать с гостями об их качестве и, наклонившись к Пресли и миссис Сидерквист, сказала:
— Мистер Пресли, вам не кажется, что вино излишне охлаждено? Я нахожу bourgeois[29] держать на льду такое тонкое вино, как го-сотерн, а уж положить на лед бордо или бургундское — это просто преступление!
— Оно с ваших собственных виноградников, да? — спросил Джулиан Лэмберт. — Мне кажется, я узнаю букет.
Стремясь поддержать свою репутацию «fin gourmand»[30], он считал своим долгом дать оценку каждому новому блюду.
Маленькая Онория Джерард повернулась к Пресли.
— У папы собственные виноградники на юге Франции, — пояснила она. — Он ужасно привередлив в отношении вин, на калифорнийские и смотреть не хочет. Я поеду туда на будущее лето. Наши виноградники находятся около прелестной деревушки — Ферьере!
Онория была очень красива — хрупкая, изящная, в пастельных тонах, похожая на фарфоровую куколку. На ней не было никаких драгоценностей, надетое впервые сильно декольтированное вечернее платье открывало совсем еще детские плечи и шею прелестного рисунка.
— Да, — продолжала она, — я первый раз еду в Европу. Ах, как чудно! У меня будет собственная камеристка, и мы с мамой собираемся попутешествовать, поедем в Баден, Гамбург, Спа, Тироль. Чудно, правда?
Пресли согласился с ней, произнеся несколько ничего не значащих слов. Он медленно потягивал вино, обводя взглядом роскошную комнату с ее мягким золотистым освещением, блеском серебра и хрусталя, красивых женщин в изысканных туалетах, вышколенных, почтительных слуг, прекрасную сервировку, хрусталь, чеканное серебро, дрезденский фарфор. Это было Богатство, зримое, выставляемое напоказ, столь огромное, что с тратами здесь, очевидно, и не думали считаться. Это был дом Вельможи, Железнодорожного Магната.
За все это, выходит, заплатили фермеры. Ради этого завинчивал гайки и давил всех Берман! Ради этого пошел на преступление и на каторгу Дайк! Ради этого стал предателем Лаймен Деррик, был разорен и сломлен Губернатор, застрелен Энникстер, убит Хувен!
Подали суп «pure a la Derby»[31] и к нему крошечные пирожки и тартинки с тончайшими ломтиками ветчины, посыпанной сыром пармезан. Полагавшееся к этому вино, — как стало известно из пояснений миссис Джерард, — было хересом 1815 года.
Миссис Хувен перешла улицу. Смеркалось. Не зная города, она забрела в ту часть его, куда опытные нищие избегали заглядывать. На улицах было пусто. По обе стороны улицы квартал за кварталом шли внушительные особняки, залитые светом, кипевшие жизнью. Но тротуары были пусты.
— Мама, — хныкала Хильда, — у меня ножки болят. Понеси меня.
Напрягая последние силы, миссис Хувен взяла девочку на руки и бесцельно потащилась дальше.
И опять этот рвущий сердце плач голодного ребенка, умоляющего беспомощную мать:
— Ма-а-ма, кушать!
— Господи Боже ты мой! — воскликнула миссис Хувен, крепко прижимая к себе девочку, и слезы покатились у нее по щекам. — Не надо так, девочка, не надо! Ты мне надрываешь сердце. Где я достану тебе поесть? Сегодня у нас нет ничего на ужин, ничего, ничего!
— А когда ты опять дашь мне молочка и хлебца, мама?
— Завтра, Хильда… Скоро… немножко погодя… Что же будет с нами, что будет с моей доченькой?
Она продолжала идти вперед, одной рукой прижимая к себе Хильду, другой хватаясь за решетку, тянувшуюся вдоль тротуара. Наконец показался прохожий — молодой человек в пальто и цилиндре. Когда он проходил мимо, миссис Хувен протянула к нему трясущуюся руку.
— Господин, помогите, подайте, Христа ради, бедной женщине!
Но тот, не замедляя шага, прошел мимо.
Подали рыбное блюдо — ломтики вымоченного в белом вине окуня и мелкие фаршированные лососи в грибном соусе.
— Разумеется, я читала вашу поэму, мистер Пресли, — сказала миссис Джерард. — Я имею в виду «Тружеников». Ужасный юноша! Славно вы отчитали в ней нас всех! У меня было чувство, что я должна немедленно распродать все, что имею, и раздать деньги бедным. Но если серьезно, поэма меня ужасно взволновала. Можете поздравить себя: одного неофита — в моем лице — вы, во всяком случае, обрели. Прочитав вашу поэму, мы с миссис Сидерквист развернули целую кампанию за отправку парохода пшеницы голодающим Индии. Ну как, довольны вы, ужасный reactionaire?[32]