Мадлен негодовала, вспоминая его слова. Потом отложила книгу с пером, нагнулась к очагу и зажгла сальную свечу. Как она хотела посмотреть на выражения лиц Ирэн и господина Пунта, когда Тэдор вернется с благословением ее опекуна на брак!
Она снова уселась на сундук с книгами, прижала к губам перчатки Тэдора и глубоко вдохнула резкий, но приятный лилейный запах его духов. Согрев пальцы между коленями, она придвинула к себе письменные принадлежности. Мадлен давно перестала говорить о своих чувствах и мечтах, держа их при себе, как и тайну своего темного хранителя. Единственный человек, кто понимал Мадлен, – ее великолепная, загадочная бабушка Меринда.
Хотя она встречалась со своей бабушкой и опекуном всего пару раз в жизни, эти встречи сохранились в ее памяти, как сны наяву. Бабушка Меринда – черноволосая как и Мадлен, царственная, словно львица, и столь же опасная. И вечно молодая. С Мериндой некого сравнить, нет простого описания, которое ей бы подошло. Ирэн боялась её, хотя никогда не говорила почему. Даже господин Пунт испытывал благоговейный страх. Этот с виду мягкий человек был настолько мудр, чтобы скрывать свои истинные эмоции. Только Мадлен все равно чувствовала истинное отношение к бабушке Меринде. Но и Ирэн, и господин Пунт, упоминали её имя всегда с благодарностью и священным трепетом, словно бабушка Меринда – богиня, а не эльфийская женщина.
Только бы бабушка Меринда одобрила предложение Тэдора! Мечтала Мадлен. Тогда ни сестре, ни госполину Пунту нечего будет возразить. Девушка задумчиво помешивала пером в чернильнице. Она собиралась написать пылкие стихи о том, как Тэдор признавался ей в любви. Ирэн относилась к ее поэтическим опытам с пренебрежением, считала их бесполезным занятием, советуя лучше совершенствоваться в рукоделии. Мол, не подобает девушкам бумагу марать. Рукоделие… Мадлен стыдливо посмотрела на корзину с незаконченной скатертью. По сравнению с безупречной вышивкой сестры ее работа выглядела так, будто ее сделал толстопалый тролль.
А ещё Мадлен предпочитала выполнять указания бабушки Меринды, которые та отправляла ей в письмах на древнеэльфийском. Она требовала, чтобы внучка научилась разбираться в любом присланном ей документе. В Бэлатэрру регулярно приходили секретные рукописи, как интересные, так и скучнейшие, копии писем существ всех рас и сословий – от Президента Централи до нордэрдского гнома-ремесленника. Додуматься искать секретные документы в лесной глуши – это надо еще догадаться!
Мадлен выхватывала эти пакеты из рук посыльного и срывала печать раньше, чем он успевал спешиться. Не важно, что давала ей читать бабушка. Даже скучнейшее предписание на языке Централи требовало размышлений о делах, над которыми она прежде не задумывалась. Имеет ли место преступление, которое совершил разбойник, называемый в Централи Сорро, когда он похитил из гробниц в Негара принцессу северного государства? Мадлен с тревожным интересом читала рассуждения Центральского судьи, с облегчением узнав в конце документа, что принцессу вернули на родину, а обычай с погребением живого человека был частью гнусного заговора. Значит, нашлась холостяку Ричарду невеста.
Но куда интереснее были невероятные книги вроде "Инселерд в картинах". Ирэн говорила, что она слышала о ней в Шамсмадэне, где ее называли "Мириады небылиц". Всем доподлинно известно, что в огромном фолианте написаны лишь сказки, придуманные одним шамсмаденским бродягой. Тем не менее, Мадлен жадно впитывала каждое слово рассказов мальчишки Сунна, писавшего о своих путешествиях в неведомые земли Хигащи, о ярких птицах и разноцветных гигантских кошках, на которых ездили как на лошадях; о деньгах Централи, сделанных из бумаги; о гигантских серых крылолётах, на которых можно облететь Инселерд меньше, чем за день. Мадлен гадала, возможно ли такое на самом деле. Хотя Ирэн не всегда одобряла подобные вымыслы, она никогда не препятствовала сестре тратить на них время. Если бабушка Меринда вверяла Мадлен столь ценные вещи, как свои письма и книги, значит, оказывала великую честь.
Кроме того, бабушка ежегодно посылала внучке подарки. На двенадцатый день рождения Мадлен получила альбом – чистые страницы в переплете из великолепной телячьей кожи зеленого цвета, с изящной застежкой искусной работы нордэрдских гномов и золотым ключом. Никаких указаний насчет альбома приложено не было, поэтому Мадлен стала переписывать в него самые интересные документы, прежде чем вернуть их бабушке Меринде, а потом начала составлять, может, и не столь ценные, но собственные опусы.
Для молитв и важных мыслей она пользовалась старо-эстэррским, для стихов и маленьких баллад – мелодичным эльфийским. Но когда Мадлен повзрослела, особое удовольствие доставляла ей возможность писать о чем-то сокровенном на языке, который не знал никто, кроме нее и проживавших на западном побережье у самого Края древних эльфов.
Два года назад бабушка Меринда прислала в замок Эдэль, знахарку из Нордэрда, чтобы та обучила Мадлен разбираться в лекарственных травах, хирургии, а также практическому целительству. Это, как говорилось в сопроводительном письме, должна уметь дочь лекарши.
Но за подарками бабушки Меринды часто скрывалось больше, чем видно глазу. Словно эта женщина знала о неведомом секрете, связанном с жизнью Мадлен. Девушка научилась у знахарки не только делать мази, притирания и другие целебные средства. Она выучила ее родной язык, странный, совсем не схожий с эстэррским, эльфийским, южно-эстским или центральским. На последнем Мадлен предпочитала писать свои вдохновенные размышления.
Ирэн с первого взгляда невзлюбила знахарку. То забывала послать ей дрова для очага, то жаловалась, что она учит Мадлен своим бесполезным варварским словам, то ее раздражало, что по снегу и по траве та ходит босиком, – это непристойно, вполне могла бы купить сапоги из тех денег, которые платит бабушка Меринда. Но Эдэль сказала только, что обувь ей мешает, и она хочет чувствовать землю. Ирэн отвечала ей грубыми выходками и всё время пыталась подставить знахарку. Как-то даже пыталась сдать чужеземку приезжему жрецу в качестве пленённой ведьмы. Но после этого финта Ирэн получила послание от бабушки Меринды, после которого предпочла смириться с присутствием Эдэль в усадьбе.
Мадлен вздохнула, постукивая гусиным пером по нижней губе. Она не осмеливалась писать любовную поэму на другом языке, но нордэрдский язык Эдэль вряд ли годился, чтобы во всех красках выразить смятение, овладевшее душой юной девушки. Мадлен очень хотелось поговорить сейчас с Эдэль, как они часто делали, гуляя по лугам.
Но знахарка собралась и покинула усадьбу, когда Мадлен исполнилось шестнадцать лет, оставив в ней постоянное чувство одиночества, которое не убывало до того дня, пока Тэдор не сел за стол в главном зале. Вдохнув запах его перчаток, Мадлен начала стихотворение о радости и любви. Она тщательно выписывала каждую букву, чтобы не сделать ошибок и не испортить тонкий пергамент страницы.
– Мадлен! – донесся снизу пронзительный голос Ирэн, не предвещавший ничего хорошего.
Мадлен захлопнула книжку, забыв промокнуть чернила, и, пока сестра поднималась по лестнице, спрятала любовный амулет вместе с перчатками Тэдора в сундук. Потом опустила крышку и села на нее. – Мадлен!
За Ирэн следовал мужчина в грубой шерстяной одежде, принесший с собой отвратительный запах пота и скотного двора. Мадлен узнала в нем мужа той самой женщины с птичьей фермы, у которой она взяла черное перо в обмен на щепотку имбирной пудры, тайком позаимствованную у сестры. Поднявшись, Мадлен поклонилась.