Бедреддин горько усмехнулся: сколь часто звезды предсказывали то, что было ведомо и без них.
До рассвета оставалось недолго. Он возвратился в дом. Достал часы, когда-то подаренные ему в Каире. Сколько людей успело за эти годы исчерпать свое время до последней песчинки. Много ль осталось ему самому?
Он поставил часы рядом. Беззвучно заструился песок. Сподвижники ждали слова учителя. Он сказал:
— Звезды говорят о беде, но мы и так ее знаем: под Загорой нас обратили вспять, в Карабуруне, в Манисе соратники наши — да славятся их имена! — легли за Истину. Мы — живы. Нам решать: что дальше? Слово за вами.
Сподвижники молчали.
— Идти к Акшемседдину, собрать в стане силу и снова ударить. Не затем ли мы разослали гонцов, учитель? — спросил Ахи Махмуд.
— Наша сила в простом народе. А он верит: Истина там, где победа.
— Разве не так? — удивился Джаффар.
— Так, брат наш Джаффар, так. Но неужто ты позабыл: инсан, заман, мекян. Или запамятовал по-арабски? Люди, время, место, — перевел он, — вот что решает.
— В слове твоем — наша сила, шейх Бедреддин, — воскликнул Дурасы Эмре.
— Ты прав, ашик. В слове Истины, что открылась нам, — сила. Но она являет себя через людей. Ваше дело с Маджнуном нести его дальше, хранить до времени. Нынче время упущено. Когда оно представится снова, бог ведает.
— Впереди зима, — проговорил десятник Живко. — Как прокормимся мы в лесу? Крестьяне измучены…
— Вынесем, вытерпим все. Дождемся часа. Лишь бы учитель был с нами! — не выдержал Маджнун.
— Боюсь, Маджнун, ни моей, ни вашей жизни не хватит, чтобы дождаться. А ратовать придется теперь. Ты — воин, Азиз-алп, что скажешь?
— Драться! И победить!
— Можно ли победить, не веря в победу? Совесть в тебе не свирепа, воин. Не жаль тебе понапрасну пролитой людской крови…
— Был бы ты жив, учитель!
— Я не султан, Азиз-алп, чтоб спасать свою голову, посылая на смерть других.
— Уйдем в Валахию. Господарь Мирче примет. Пересидим…
— Сказано, Азиз-алп: я не султан, не принц, не бей, чтобы прятаться от одного властителя у другого. Чего бы стоило тогда наше слово…
Бедреддин глянул на часы. Почти весь песок был в нижнем сосуде. Вот-вот наступит рассвет.
В предутренней тишине послышался приближающийся стук копыт. Всадники спешились перед домом.
— Вот наконец и Шахин, — облегченно вздохнул Ахи Махмуд.
Пламя свечи заколебалось. Откинулся полог. Вошел не Шахин.
— Юсуф-бей?!
Тот не ответил, не поклонился. За ним еще двое, руки на ятаганах.
— Мы за тобой, шейх Бедреддин…
Юсуф-бей не договорил.
— Измена-а-а! — раздалось во дворе.
Крик захлебнулся. Все вскочили. Джаффар, напрягшийся, точно кошка перед прыжком, сделал было шаг, но Азиз-алп выверенным ударом всадил ему в спину кинжал. Суданец упал лицом вниз к ногам Юсуфа-бея. «Так вот кто кузнеца…» — мелькнуло у Дурасы Эмре. Лязгнули вытащенные из ножен клинки.
Бедреддин поднял руку:
— Остановитесь!
Такая повелительная сила была в его голосе, которой нельзя было не подчиниться.
Бедреддин обвел глазами соратников. Азиза-алпа пропустил, будто там было пустое место. Обернулся к Юсуфу-бею:
— За мной, говоришь?
Тот не выдержал его взгляда, смешался.
— За тобой, мевляна, — ответил вместо него один из вошедших. И Бедреддин узнал в пришельце переодетого простым воином начальника султанской стражи Эльвана. — Фирман государя: будешь держать ответ по шариату, перед судом.
— По шариату? — переспросил Бедреддин.
— Они убьют тебя, учитель! — крикнул Маджнун.
— Истину не убить!
Он подошел к Джаффару. Перевернул его на спину. Круглое темное лицо суданца было покойно, он выполнил свое. Бедреддин закрыл ему глаза. Поцеловал в лоб. Выпрямился.
— Ну что ж, я готов!
Как только выехали за околицу, Бедреддина связали, сунули в мешок. Перекинули через седло.
Когда визирю Баязиду-паше доложили о победе над мятежниками под Загорой, он сказал: «Грош цена всем вашим победам, покуда не изловлен Бедреддин!»
Свет больно ударил по глазам. Бедреддин прикрыл их ладонью. Трое суток просидел он в одиночестве, в темноте, после того как его привезли в Серез.
Сразу представить его пред лицо падишаха не решились: как бы опять не обмер. Столько фарсахов протрястись в мешке на конской спине не всякому молодому джигиту под силу. Когда на первой стоянке его сняли с коня, сердца не было слышно. Пощупали запястье — не бьется. Поднесли к губам зеркальце: едва затуманилось. Больше часа пришлось ждать, пока пленник пришел в себя. Опасаясь, не отдал бы богу душу до времени, шесть раз делали остановки: приказано было доставить живым.