— Спасибо на добром слове!
Мастер оглядел немудреную дервишескую одежду Ахи Махмуда, задержался на палаше ахи за поясом и перевел взгляд на Шейхоглу Сату. В серой власянице и с неизменным кобузом в чехле, наискось перекинутом за спину, точно лук, тот устало дожидался в седле конца их беседы.
Кивнув в сторону стен бедестана, Ибрагим спросил:
— Не жаль тебе, Махмуд, что ты нынче не с нами? Покойный устад, сам знаешь, прочил тебя в наследники…
— Жаль, — серьезно ответил Ахи Махмуд. — Но ведь и мы не на пуховиках эти годы провалялись! У нас кладка иная, не каменная. И строить мы вознамерились не новые торговые ряды…
Мастер Ибрагим огляделся по сторонам.
— Кой о чем мы здесь тоже наслышаны. Может, заглянешь к нам на вечернюю трапезу?
— Не могу. Срочное дело. Да и не с руки, чтоб видели нас в братстве. Хочешь потолковать, приходи в странноприимный дом Лала Шахина.
Когда, передохнув и приведя себя в порядок, Шейхоглу Сату и Ахи Махмуд подошли ко дворцу, их остановила стража.
— Кто такие? Куда?
— С посланием к государю нашему!
Явился старший писарь. Черная курчавая борода, гортанный выговор и ученая речь выдавали в нем араба.
— Это вы с посланием к государю нашему?
— Мы, ваше степенство, — как старший, отозвался Сату.
— Кто таков? Как звать?
— Шейхоглу Сату кличут меня, ваше степенство.
— Шейхоглу Сату? Что-то не припомню. Ты чей слуга?
— Свой собственный.
— Слышат ли твои уши, что говорит твой язык, дервиш? — грозно насупив брови, вмешался вышедший из внутренних покоев пожилой вельможа в высоком, словно купол мечети, клобуке и парчовом халате.
Писарь-араб склонился в земном поклоне. И Шейхоглу узнал Кара Баязида-пашу, султанского бейлербея, главнокомандующего войском. Приставил к ноге свой кобуз, словно копье, и ответил с поклоном:
— Хоть я и не молод, однако на ухо еще не туг, мой паша.
— Чего же не отвечаешь писарю его величества?
— Я ответил, мой паша. Служу самому себе.
— Что тогда привело тебя сюда?
— Послание к государю нашему и прошение. Пять дней с ним скакали, будто отсеченные головы везли в тороках.
— От кого послание, что за прошение?
— Сие приказано сообщить самому султану нашему, мой паша.
Верховный воевода не без удивления оглядел Шейхоглу и его спутника. Старик в самом деле похож на божьего человека. По кобузу судя, бродячий поэт. А вот спутник его востроносый — просто с большой дороги разбойник, и только. Да еще палаш за кушаком…
— Вот что, дервиш! Некогда мне тут препираться. Ступай за мной, послушаем, что за тайны у тебя к государю нашему, которые ты скрываешь от его бейлербея. А разбойник твой пусть у дворца подождет.
Сату обернулся к Ахи Махмуду, пожал плечами: мол, ничего не поделаешь. И потянулся к ковровой суме, что висела у Махмуда через плечо. Тот снял суму и передал ее Сату, заторопившемуся вслед удалявшейся спине бейлербея.
Миновав телохранителей с тяжелыми булавами в руках, готовыми опуститься на голову любого ослушника, Сату вслед за Кара Баязидом-пашой вошел в султанское присутствие — диван. На покрытом ковром возвышении сидел, поджав под себя ноги, человек лет тридцати в отороченном собольим мехом халате. Несмотря на горевшие по углам жаровни, в диване было прохладно, — осень стояла промозглая. Черная клином бородка, длинный нос с горбинкой на переносице, узко посаженные миндалевидные глаза султана Гияседдина Эб-уль-Фетха Мехмеда бин Эбу-Езида эль-Киришчи, как официально титуловался Мехмед Челеби, поразили Сату сходством с Ахи Махмудом. Меж тем они были отличительными наследственными чертами османского семейства, равно как подагра, о коей говорили зябкость, желтоватая белизна кожи и чуть заметно утолщенные в суставах пальцы повелителя.
Вероятно, он только что закончил беседу с визирем. Отступая к выходу, лицом к султану, визирь едва не налетел спиной на воеводу.
Кара Баязид-паша был единственным из придворных, коему доступ к его величеству был открыт в любое время. Албанец по рождению, воспитанный в аджеми оджагы — школе будущих янычар, он выслужился при деде нынешнего султана — Мураде, а его сыном был назначен дядькой — воспитателем наследника. Именно он, Кара Баязид, — тогда еще не паша, ибо то был высший титул державы, — почуяв запах разгрома, умыкнул, как невесту, шестнадцатилетнего Мехмеда Челеби с поля Анкарской битвы и прискакал с ним в Амасью, что была назначена наследнику в удел.
С детства поднаторел Мехмед Челеби во всяческих кознях и интригах, что составляют главное содержание внутренней жизни каждого двора, малого или великого, и привык никому не доверять до конца, но в верности Кара Баязида не сомневался: дядьке повелителя была уготована та же судьба, что и его воспитаннику.