Прохаживаясь по двору с ближайшими приверженцами, Бедреддин выслушивал их мненье о вестях, стекавшихся в обитель. А вести были нерадостные и походили друг на друга. В разгромленных нашествием Тимура городах от Дамаска и Багдада до Измира, Бурсы и Сиваса лишились люди достояния своего и средств к пропитанью. Пресеклась торговля, ибо не стало чем торговать. Разбойные шайки озоровали на дорогах.
Тимур ушел, но в каждой из земель посадил удельных беев. Там, где доселе правил один лишь государь, стало три-четыре, а то и десять властителей. Беи и их наследники дрались между собой, опустошали селенья, вытаптывали поля, жгли города. Терпение народов иссякало.
На беседы с пришлыми дервишами, на обдумывание принесенных ими известий, на занятия с мюридами — с ними он делился всем, что познал сам, — уходил день. Для чтенья и работы над рукописью, коей он, как щитом, прикрылся от любезности кадия Куббеддина, оставалась ночь.
Шесть лет назад в Эдирне закончил он трактат по правоведению. В нем утверждалась непреложность единого закона для всех. Законовед-факих, доказывал он, обязан проникнуться духом закона, а не бездумно следовать букве, не поддаваться нажиму повелителя, а слушать лишь повеление закона и своей совести, выносить решенья, исходя из обстоятельств и условий, а не просто повторять те, что были некогда приняты авторитетами. Свои утверждения он подкрепил разбором множества фетв, то есть юридических заключений, приведенных в четырех сборниках, по коим учили в медресе и судили правоверных рядовые кадии.
Сей трактат, написанный на языке науки, языке арабском, он назвал «Летаиф-ул-Ишарат», что означало «Благости предуказаний», подразумевая, что благость доступна тем, кто следует предначертаниям единого для всех закона.
Благость сия, однако, оказалась за семью печатями для тех, кому предназначалась книга. Тугим умам османских улемов и учеников медресе, не искушенным в тонкостях юриспруденции и терминологических дефинициях, разработанных в столицах мусульманской науки — Каире, Самарканде и Багдаде, текст трактата был явно не по зубам.
Когда он занял пост кадиаскера, то есть главы духовенства, и встал тем самым над всеми судьями державы, явилась необходимость ясней и проще растолковать те цели, что он преследовал в трактате, дабы не очень образованные, но честные ученики его, которыми он начал замещать мздоимцев, лизоблюдов и тупиц, могли бы действовать согласно смыслу, что вкладывал он в законность.
Все пошло прахом, прежде чем он успел завершить вторую книгу, задуманную как комментарий к первой и названную им по сей причине «Тесхил», что значит «Облегчение». Лишь здесь, в Изнике, прошлой ночью удалось ему докончить последние страницы.
Обычно, одолев какой-либо высокий перевал в науке, Бедреддин чувствовал не удовлетворение, а опустошение. Требовалось время, чтоб осознать свершенное и обнаружить впереди вершины повыше прежних, ибо нет конца пути для тех, кто отправился на поиски истины. Познавший подобен птице, вылетевшей из гнезда и не нашедшей цели. Но и обратно ей уже нет дороги.
Так было и теперь, по окончании трактата. С одной лишь разницей: опустошенность на сей раз была не оглушающей, а горькой как полынь. Кому был нужен его труд? Кому он мог принести облегченье?
В те дни, когда он взялся за книгу, еще была надежда. Муса Челеби, младший из четырех сыновей султана Баязида, завоевал престол в Эдирне и просил его принять пост кадиаскера с тем, чтоб установить закон, единый для всей державы.
Всю свою жизнь отказывался Бедреддин от любых постов, которые несли с собою власть. Ведь власть, он это знал, держалась на обмане, насилии и лжи. Но тут, подумав, согласился: его единственной, еще покуда не утраченной надеждой оставался справедливый государь. Надежда — верная пособница палачей! Нашептывая сладкие слова, которые ты сам желаешь слышать, она ведет тебя на плаху. И вот Муса задушен тетивой. А на престоле его брат, убийца. И Бедреддин, избавившись от всяческих надежд на государей, уж больше года сидит в Изнике.