Но Марья Сергеевна даже не дрогнула.
– Рассказывай, или торопишься куда?
Что-то в ее лице слегка обмякло, и уголки губ стекли вниз, руки машинально затеребили пояс дешевого турецкого платья.
Я вздохнула и принялась рассказывать: про поезд, больницу, сумочку и письмо. Марья Сергеевна молча выслушала повествование, потом пробормотала:
– Значит, не из этих!
– Что? – не поняла я.
– Кофточку скинь и вынь руку, левую.
– Зачем?
– Скидывай.
Недоумевая, я вылезла из куртки, свитера и протянула ей руку.
– Не дури, – сурово заявила Марья Сергеевна, – сама знаешь, чего ищу, голую показывай.
Окончательно растерявшись, я вылезла из водолазки. Старуха цепко ухватила меня за запястье, резко подняла руку вверх и уставилась в подмышку.
– Ничего!..
– А что должно быть-то?
– Знак.
– Какой?
– Ты вот чего, – неожиданно помягчела бабка, – небось голодная. Садись давай к столу, поешь.
От неожиданности я стала отказываться:
– Нет, что вы, спасибо…
– Вот поешь, – отрубила Марья Сергеевна, – и потолкуем!
Пришлось сесть к столу. На клеенку хозяйка поставила огромную миску с творогом и банку сметаны.
– Накладывай, не стесняйся, корова своя.
Я не люблю молоко, но деревенский творог и сметану ем с большим удовольствием. Поэтому от души навалила на тарелку белые аппетитные куски и попробовала.
– Потрясающе!
Нежный жирный творог таял во рту, а сметана походила на взбитые сливки.
– Ну так ешь, коли по вкусу, – сказала хозяйка.
Отбросив в сторону смущение, я ополовинила миску и вздохнула.
– Глаза едят, а живот сдался.
– Кофе теперь? – спросила Марья Сергеевна.
Я с благодарностью поглядела на нее. Надо же, по виду злая, а по сути гостеприимная, хлебосольная.
Все так же без улыбки старуха вытащила баночку кофе. К моему удивлению, он оказался не растворимым, а молотым, да и сварила бабка отличный напиток – крепкий и не слишком сладкий. Для полного счастья не хватало только сигареты, и рука машинально вытащила «Голуаз».
Бабка уставилась, не мигая, на пачку. Я вздрогнула:
– Простите, вынула машинально.
Но Марья Сергеевна доброжелательно улыбнулась, обнажив желтоватые, но крепкие зубы.
– Куришь, что ли?
– Грешна.
– Дыми.
– Не помешает?
– Давай, давай.
На столе возникла баночка из-под шпрот, я с наслаждением затянулась и выдохнула дым. Марья Сергеевна молчала, наблюдая, как тает сигарета. Потом поглядела на окурок и пробормотала:
– Ну и воняет, зараза…
Я оказалась окончательно деморализованной.
– Вы же сами разрешили мне закурить.
– Точно, – согласилась бабка, – только дыму не выношу, и не женское дело сигарки смолить, здоровье береги, потом не купишь. А курить тебе велела, чтобы испытание до конца довести. Думала только на еде остановиться, а тут ты палочки табачные вытянула, вот я и посмотрела.
– Какое испытание?
– Если бы ты из этих была, то никогда творог есть не стала бы. У них молочное под строгим запретом, и кофе нельзя, грех смертный, а уж папиросы! И знака нет, значит, не от них.
– Да от кого? – чуть не плача спросила я. – Ничего не понимаю.
– Эх, Людмилка, бедолага, – вздохнула Марья Сергеевна, – значит, узнали правду про нее и убили.
– Кто?
– Сектанты проклятые. Вот смотри.
Марья Сергеевна вытащила из ящика большой альбом и показала цветной снимок девушки. Веселое лицо, нежная шея, облако волос. Не красавица, но очень хороша, добрый, располагающий взгляд.
– Внучка моя, покойная, – вздохнула. – Светочка…
– Молодая какая, отчего же умерла? – вырвалось у меня.
– Ты про Людку что знаешь? – вопросом на вопрос ответила старуха.
– Собственно, ничего особенного, – пожала я плечами. – Работала врачом, родила девочку, ну еще у мужчин успехом пользовалась.
– Ой горе, – неожиданно всхлипнула Марья Сергеевна. – Не уберегла девку-то.
– Кого?
– Верочку. И решетки Людка поставила, и камеру, и дверь стальную, а все одно – украли!
– Кто?
– Колька, сволочь, чтобы ни дна ему, ни покрышки! Пусть обрушится на него кара небесная!
Я машинально посмотрела в передний угол.
– Не гляди, – строго сказала Марья Сергеевна, – нету икон. Как Светочка померла, так я все сгоряча поснимала. И ничего, не наказал.
Твердым шагом она подошла к окну, взяла с подоконника пузырек и накапала в чашку бесцветную резко пахнущую жидкость.
– Вот что, – сказала бабка через секунду, – ты женщина городская, обеспеченная, связи небось имеешь, помоги забрать внучку. Знаю, где она. Одна у меня Верочка на всем белом свете и осталась, всех похоронила. Верни девочку, воспитаю, на ноги поставлю, имущество на нее отпишу. Ну посуди, что за жизнь ее ждет в секте этой!
– Не могли бы вы объяснить мне все по порядку про секту, Свету и Людмилу, – попросила я, – а то совсем ничего, честно говоря, не понимаю.
Марья Сергеевна снова села на стул и выпрямилась.
– Ладно, слушай. Никому не рассказывала, а тут жизнь заставляет.
Глава 15
Весь свой век Марья Сергеевна Балабанова работала на почте. Сначала бегала с сумкой, набитой газетами и письмами, потом стала заведующей. Из Нагорья дальше Москвы не ездила, а когда попадала в столицу, искренне радовалась, что живет не в этом сумасшедшем городе, а в тихом месте со своим огородом, коровой и курами. Муж попался хороший, поженились. Иван Петрович не пил, не курил, жену любил и баловал. На фронте не погиб, вернулся невредимым. И дети были хорошие – два сына, Сережа и Саша. Соседи завидовали Балабановым. У многих дома неприятности – пьют, дерутся, денег вечно нет. А у этих всегда полный порядок. Дом покрашен, крыша новая, дети аккуратные, и видный всем хороший достаток. Недолюбливали поэтому Балабановых в Нагорье. Марья Сергеевна все понимала и особенно с бабами не болтала, так только, по необходимости, сталкиваясь у общего колодца. В шестидесятых муж пробил во дворе скважину, Балабановы провели водопровод, поставили котел и даже оборудовали теплый туалет. Соседи обозлились окончательно. Балабановым многократно мстили. То ворота подожгут, то вдруг картошка окажется вытоптанной… Но Марья Сергеевна и Иван Петрович посмеивались. Несчастья словно отскакивали от семьи. Даже невестки достались на диво приветливые, работящие, услужливые. Вскоре у старшего, Сережи, родилась дочка Светочка.
Годы летели, вражда утихла. Теперь уже многие соседи с уважением говорили о Балабановых. Тем более что у них появилась машина.
Теплым апрельским днем у соседей Филимоновых играли свадьбу. Позвали все село. Отказаться в таком случае – нанести смертельную обиду. Балабановы купили чайный сервиз и всей семьей отправились на гулянку. Дома осталась лишь Марья Сергеевна с заболевшей Светой.
– Передай там, – велела женщина, – ребенка укачаю и прибегу хоть ненадолго.
Но температурившая Света никак не хотела засыпать, и бабушка устала, укачивая малышку. Наконец ребенок успокоился. Марья Сергеевна накинула красивый жакетик, вышла на улицу, и ноги приросли к земле. Над домом Филимоновых метались клубы пламени. Пожарные действовали не слишком расторопно, и мужчины начали бегать в огонь, вытаскивать нехитрый скарб. Впрочем, как потом выяснило следствие, о хозяйском имуществе побеспокоились только Балабановы, остальные держались на безопасном расстоянии. В горячке мужчины забыли про баллоны с газом, произошел взрыв. Саша и Сережа погибли сразу, Иван Петрович и невестки промучились еще несколько дней в больнице. Марья Сергеевна осталась одна с крошечной внучкой.
И без того не слишком общительная женщина стала теперь еще более молчаливой. Вся жизнь ее сосредоточилась вокруг девочки, всюду они появлялись, держась за руку. Даже гулять одну ее бабушка не отпускала, а в школу, находящуюся в другом поселке, Марья Сергеевна возила Свету вплоть до выпускного класса. Впрочем, зная их семейную историю, никто не смеялся над таким поведением бабки.