Время обеда подходило к концу, но уходить из этого тихого, уютного мирка, приводящего душу в умиротворенное состояние, ей не хотелось.. Она прилегла в углублении копешки, закрыла глаза. Сознание уплыло куда-то в далекое прошлое…
Из этого состояния ее вывел тихий и какой-то скулящий плач ребенка. Она уже собралась было выбраться из укрытия и выяснить, кто плачет и почему. И тут резко хлестнул по ушам грубый мужской окрик:
-- Ты долго будешь возиться? Кончай его, пока я не начал…
-- Тима, может быть, не надо? Может быть, просто оставим?...
-- Дура, ты забыла, что сказал Зема? Если будем продолжать плодить этих выродков, скоро самим жрать нечего будет. Ты хочешь с голоду сдохнуть? Или пойдешь вкалывать на поля к этим, к черным и солдафонам? Нет? Вот и не хлюпи. Выполняй, что приказано…
-- Я не могу… -- послышался тонкий женский плач, -- они же маленькие. Может быть, просто оставить их здесь? Я привяжу его, он не пойдет за нами. Я прошу тебя…
-- Мне-то что, -- безразлично ответил мужской голос. – Это тебе отвечать, если узнают. Смотри, Зема может проверить. Я не хочу отвечать за твои дела. Предлагал же отдать щенков Земе, тогда и проблемы бы не было. Ладно, отведи подальше и привяжи. Я на дороге подожду…
Татьяна почему-то замерла, боясь выдать себя. В этом разговоре таилось что-то страшное, смертельно опасное. Она поняла, что если ее заметят, пощады не жди.
Мимо прошелестели шаги. Потом послышался удаляющийся женский голос:
-- Сеня, будь хорошим мальчиком, побудь с сестренкой здесь. Вас найдут. За вами придут. Не плачь, никого не зови. Я тебя привяжу сейчас, а ты потом отвяжешься. Я покажу как. Только не ходи за мной. Ты видишь, дядя Тима может обидеть тебя… сделать вам плохо. Ты умница, я знаю. Давай, я привяжу тебя, а то дядя Тима может придти проверить… Прощай, мой мальчик, прощай, моя малышка, -- голос сорвался на рыдание. Потом послышались торопливые, спотыкающиеся шаги. Вслед им несся тихий, щенячий скулеж.
-- Хватит хлюпить. Пошли, -- мужской голос был откровенно зол. Его хозяин уже сожалел, что поддался на уговоры женщины, -- не дай бог, прознает Зема о твоих делишках. Еще вздумает проверить исполнение приказа. Пойду-ка я, исправлю дело.
Послышался звук взводимого курка. Следом взрыв женского плача.
-- Ладно, не вопи. Учти, отвечать тебе. Я выгораживать тебя не буду…
Голоса постепенно стихли. Татьяна опасливо выглянула из своего укрытия. Она никогда не причисляла себя к смелым особям, всегда знала, что не сможет открыто противостоять любому насилию. Но сейчас было особое дело. Она осторожно выбралась из стожка, огляделась. Никого поблизости не было. Только из глубины густого молодняка слышался детский скулеж.
Татьяна почувствовала в глубине груди какой-то горячий комок, который странно шевелился и переворачивался. Он пульсировал, разнося по телу незнакомые ранее ощущения. Ей было уже не страшно. Но она не воспринимала все и как реально происходящее.
Огляделась, определяя, откуда слышится детский скулеж, и решительно углубилась в заросли молодых елочек и сосенок. Покрутилась в этих рядках молодняка, улавливая на слух, откуда слышится голос. Создалось впечатление, что звуки плача доносятся отовсюду. Ее охватила растерянность. Если не поторопится, где гарантия, что этот страшный Зема не явится с проверкой. И тогда неизвестно, что сделают с детьми. О себе она почему-то не думала.
Таня стала продираться в зарослях елочек в одну сторону. Плач ребенка затих. Она бросилась в другую. Тишина. Тогда она тихо позвала мальчика по имени. Ей это далось с большим трудом. Потому что уже несколько недель она просто запретила себе произносить это имя.
-- Сеня, где ты, -- негромко позвала она и прислушалась. В первый раз с момента осознания последствий катастрофы она вслух произнесла дорогие ей звуки. В какой-то момент это показалось ей предательством по отношению к сыну. Потом в мозгу пронеслось, что может быть в этот момент точно также там, с той стороны ледяной стены кто-то также протягивает руку помощи ее мальчику. И осознав это, она уже в полный голос позвала:
-- Сеня, где ты, ау-у!
-- Я здесь, -- спустя мгновение послышался детский голосок почти рядом и следом тихий плач.
Мальчик был привязан за пояс к небольшой сосенке так, что мог только стоять. Он был явно старше ее сына. Но это теперь не имело никакого значения. Таня лихорадочно начала распутывать веревку, которой был примотан ребенок. Она путалась в узлах, удивляясь в душе, каким образом мать рассчитывала, что ребенок их распутает.