Перестала стучать пишущая машинка - тянулась пауза. Прошло несколько минут, прежде чем Джекоб Бернз, бывший Государственный Секретарь, закончил начатую фразу. Он копался в памяти, подбирая убедительные примеры из прошлого и настоящего. «… итак, мы можем с уверенностью констатировать, что человечество стоит на пороге новой эпохи… Разорвав земные путы, мы вступаем в эру космической цивилизации…»
Упрямая память отсылала его не к мировой истории, а к его личному прошлому, богатому событиями и переживаниями. Его литературный труд и задумывался как мемуары, которые он начал писать, томясь от безделья после вынужденной отставки. Неожиданно для себя самого он по-настоящему увлекся этой работой, сменив мемуарный жанр на широкое историко-социальное исследование. Но память… память цеплялась за интимное, за пережитое. Он понимал, в чем тут дело. Он приблизился к тому пласту исследований, в который до него никто еще всерьез не вторгался, он нащупал узел сложнейших противоречии современности, и именно ему, вероятно, удастся его разрубить, по крайней мере найти теоретическое решение… Тяжелый ум медлит, хитрит, отсылая к памяти, которая бессильна чем-либо помочь…
- На чем я остановился, Григсон?
- На «цивилизации», сэр.
Его личный секретарь Григсон, расставшись со своей индивидуальностью, стал его тенью. Бернз умел приобретать собственность за свои доллары. Человек или вещь - это не так уж важно… Купленных им людей он превращал в предметы обстановки. Точно так же он поступил со своей женой Мириам.
«Новое понимание задач, поставленных самой жизнью, пришло не сразу… Различие подходов было обусловлено прежде всего различием общественно-политических систем… Психологическое сознание человечества, которое может рассматриваться как единый организм, реагировало прежде всего на отрицательные факторы… Рост напряженности…»
Прервав диктовку, он вышел на балкон. Он любил подолгу стоять здесь, покусывая сигару и разглядывая холмы, окружившие долину, свое ранчо, столь удачно вписавшееся в пейзаж, конюшни, поле для игры в гольф, теннисные корты, площадку для игры в сквош, изуродованную его сыном Марло… Плавательный бассейн и художественную галерею с открытыми террасами, на которых были выставлены скульптуры, прямо скажем, неплохое собрание… Не все ему тут нравилось, хотя он и повоевал с архитекторами и дизайнерами, отстаивая свою концепцию, не все получилось, как было задумано… Он снова перевел взгляд на холмы - вот тут все было в полном порядке, у Бога как у дизайнера был отменный вкус.
Все было мирно вокруг и дышало покоем, и только в бассейне бурлила вода - там плескалась его жена Мириам, похожая на золотую макрель.
- Привет! - крикнула она, увидев его на балконе, и он в ответ помахал ей рукой.
Она всегда купалась без одежды. Охранники, здоровущие парни, бродившие вокруг дома, пускали слюни, и, видя, какие взгляды они бросают на нее, он порой приходил в ярость, но тут же одергивал себя; это было не в его воле - как-то повлиять на нее, изменить ее саму или ее поведение, и десятилетний опыт супружества научил его подавлять свои эмоции… Мириам любила быть в центре внимания, но чем она могла к себе привлечь? Интеллектом? Развитым художественным вкусом? Добродетелью? Только телом. Горькое осознание своей неудачи пришло к нему не сразу, и он давно уже не длился на нее, а только жалел… Бедная несчастная женушка… Пусть себе развлекается, как ей хочется. В конце концов, она доставляет ему не так уж много хлопот.
У него были проблемы посерьезней, чем его жена. Это его сын. С его совершенно непостижимой внутренней жизнью и шизофреническими наклонностями. Вот и теперь - площадка для игры в сквош в мгновение ока превратилась в строительную площадку. Марло привез каких-то сумасшедших дизайнеров, и они установили макет странного сооружения, фантастического и реального одновременно. Неземного, это уж точно.
И он ни о чем не мог расспросить своего сына - это было бесполезно. Холодный слепок Алисы, первой жены Бернза. Его удивляло, что Мириам умела находить к нему какие-то подходы.
Непонятно, о чем только они могли разговаривать друг с другом?
Зазвонил телефон. Григсон снял трубку, выслушал и почтительно приблизился к хозяину.
- Рассел Кромптон, Государственный Секретарь, просит, чтобы вы его приняли. Его машина у ворот.
- Я приму его. Велите охране пропустить его.
- Да, сэр. - Эту фразу Григсон произносил гораздо чаще, чем другие.
Бернз удовлетворенно хмыкнул. Государственный Секретарь Кромптон просит у него аудиенции. Старый друг Рассел снова etпомнил о нем. Они там все ошалели после убийства Президента. Хватаются за любую соломинку. Тотальные проверки, прочесывание и выслеживание не дали никаких результатов. Ему уже много было звонков из Белого дома. Теперь сам Кромптон пожаловал к нему. Мотает, он думает, что Бернз прячет убийцу в платяном шкафу? Конечно, у него есть какие-то телепатические способности, немалый политический и жизненный опыт, чутье, а главное - философский подход к проблеме. Возможно, он в самом деле сможет дать полезный совет.
- На сегодня кончили, Григсон, - сказал он. - Диктовки больше не будет.
Григсон молча кивнул головой, сложил бумаги в свой чемоданчик и удалился.
Как ему следует держаться с Расселом? - спрашивал он себя. Изобразить из себя этакого мудреца, искушенного в политике. Блеснуть эрудицией, удивить юношеской свежестью восприятия. А может, не нужно ничего изображать?.. Рассел, несмотря на все его слабости и недостатки, всегда был простым и открытым парнем, и он к тому же его старый друг, черт побери. Для чего ломать перед ним комедию? Поболтать по-приятельски, вспомнить прошлое… А если Кромптон приехал с Родой? И перед ней он тоже должен будет распустить линялый павлиний хвост. Он вынужден будет развлекать ее. Кем это выдумано, что женщины должны всюду сопровождать высоких должностных лиц. Он слишком стар для того, чтобы очаровывать женщин, между делом решая государственные проблемы. Нужно показать ей, чего он стоит и что он сто очков даст вперед любому парню. Он не сможет быть естественным, хочешь не хочешь - ему придется нацепить маску. Джек расправил плечи, втянул живот, убрал со лба пару-тройку лишних морщин и неторопливой солидной походкой направился к лифту.
Он вышел на улицу. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом. День обещал быть жарким. Он снял пиджак. Опять проблема - удобно ли встречать гостей с пистолетом, пристегнутым под мышкой? Еще подумают, что боится убийц, но он их действительно боялся и никогда не выходил из дому без оружия.
- Мириам! - крикнул он, проходя мимо бассейна.
- Привет, Папик! - помахала она ему загорелой рукой. - Решил искупаться?
- Когда ты перестанешь дурачиться? - сердито спросил он. - Вылезай быстро и одевайся. Приехал Государственный Секретарь Кромптон.
- Вот глупый мальчишка! Он думает, что мы прячем на ранчо убийцу? А вдруг он предложит тебе выставить свою кандидатуру на президентских выборах? Это было бы здорово. Рода тоже приехала с ним?
Ничего не ответив, он повернулся к ней спиной и прошел на террасу, построенную в итальянском стиле. Нижний цоколь террасы был облицован мраморными плитами, вывезенными из Италии. Колонны были увиты крымскими виноградными лозами. Здесь царил полумрак и было прохладно. Он кинул пиджак на плетеное кресло и, кряхтя, сделал несколько приседаний. Кровь прилила к лицу, ноги налились тяжестью. Да, немолод, немолод… А еще эта тянущая боль в боку, напоминающая о себе, как правило, в самый неподходящий момент. Он всегда был чувствителен к любой боли. Слаб и беззащитен перед наглой напористостью других, не мог защитить себя даже от наглости служащих в своей канцелярии, чужую боль ощущал как свою, и это делало его еще слабее и беззащитнее. Вовсе не выдающийся ум, но зато очень ранимый человек. Немногие, правда, догадывались о его внутренней уязвимости. Алиса, его первая жена, догадалась и сумела этим воспользоваться. И так мало было людей, которые понимали его. Общение с неумными, неинтересными людьми не доставляло ему никакой радости, его отношения с подавляющим большинством людей не выходили за рамки деловых и служебных интересов. У него совсем не осталось друзей. Правда, Кромптон когда-то называл его своим другом. Но дружбу съело соперничество, и он, увы, старел быстрей, чем Рассел, и главное, что теперь волновало его, - показать, что выглядит моложе своих пятидесяти девяти лет. Трудновато это будет сделать.