— Вы ко мне?
Бровей у него почти совсем не было, и оттого лицо казалось каким-то бесцветным, блеклым.
— Да, я к вам, Григорий Иванович. — Корнилов достал удостоверение, представился.
Мокригин хотел что-то сказать, но только облизнул вдруг свою толстую нижнюю губу. В лице у него ничего не изменилось, не дрогнуло. Он замер.
— Григорий Иванович, я пришёл к вам поговорить о леснике Зотове. Мне сказали, что вы были с ним друзьями…
Бухгалтер по-прежнему был спокоен. Никаких признаков паники. Только сузились глаза, стали маленькими точками зрачки. «Он давно ждал, что к нему придут, — подумал Корнилов. — Успел приготовить себя».
— А что бы вы хотели узнать о Зотове? — Мокригин явно не собирался распространяться о своей дружбе с лесником.
— Вы, наверное, знаете, Григорий Иванович, что Зотов убил сына и сам повесился. — Корнилов сказал это нарочито спокойно, буднично. — Мне хотелось бы знать об их отношениях.
Мокригин неопределённо пожал плечами:
— Что ж рассказывать? Я не знаю. — Он посмотрел на Корнилова чуть-чуть прищурившись. — Вы лучше задавайте вопросы. Я отвечу.
«Ого, да он тёртый калач, — подумал Корнилов. — Школа видна. Такого голыми руками не возьмёшь», — и спросил:
— С Зотовым вы давно знакомы?
— Давно.
— А вы неразговорчивы, Григорий Иванович. С вами трудно, — улыбнулся Корнилов. Бухгалтер пожал плечами, машинально крутанул ручку арифмометра.
«Так мы будем разговаривать неделю, — подумал Корнилов. — Интересно, надолго ли ему хватит выдержки?»
— Вы были знакомы с Тельманом Алексеевым, сыном Зотова?
— Нет.
«Отвечает не задумываясь. На лице ни один мускул не дрогнет».
— А знали о его существовании?
— Знал.
— Они были в ссоре?
Мокригин усмехнулся:
— Так… расплевались однажды. Сын-то тогда от горшка два вершка был! Они же с войны не виделись. О покойниках плохо не говорят, но сынок его свинья свиньёй оказался. Даже не подумал разыскать старика, помочь ему… — Лицо бухгалтера стало злым.
— А Зотов просил его о помощи?
— С какой стати?! Он и не искал сына. Случайно узнал о нём! — неожиданно выкрикнул Мокригин. — Чего ему унижаться перед «чистеньким» сыном! Я, я только и помогал старику, — сказал он с необычной горячностью. — И деньгами, и по хозяйству. Да мало ли! — Он с какой-то безнадёжностью махнул рукой и замолк, словно испугался своего порыва.
— А как узнал старик о сыне?
— В журнале портрет увидел. В «Огоньке».
— И решил его разыскать?
— Откуда я знаю? — проворчал бухгалтер. — Он мне не докладывал.
«Наверняка знает, что старик разыскивал сына, — решил Корнилов. — Только зачем скрывает?»
— А где вы познакомились с Зотовым, Григорий Иванович.
Бухгалтер вдруг посмотрел на Корнилова с откровенной ненавистью.
— Там и познакомились. Будто не справились… — И сказал с вызовом: — Кто ещё у бывшего зека другом может быть? Такой же зек, как и он. Вот мы со стариком и держались друг друга.
— Вы правы. Я наводил справки: в одной колонии отбывали наказание.
«Старый друг лучше новых двух, — вдруг вспомнилась Корнилову поговорка. — Старый друг лучше новых двух…» И какая-то совсем смутная догадка мелькнула у него, скорее не догадка, а предчувствие, что за этой неожиданной горячностью бухгалтера, за его словами о старой дружбе отверженных обществом людей и кроется разгадка трагедии.
— Вы, Григорий Иванович, не женаты? — спросил Корнилов. Он всегда так вёл беседы, перескакивал с одного вопроса на другой, лишая своего собеседника возможности понять, что же интересует полковника больше всего.
— Нет, — отчуждённо ответил Мокригин.
— А у вас есть родные?
— Какое это имеет значение? Вы ведь хотели узнать о Зотове, а не обо мне?
— Простите, если задал неприятный вопрос, — дружелюбно сказал Игорь Васильевич. — Я не хотел вас обидеть.
Бухгалтер смотрел на Корнилова с ненавистью.
— Да, да! Нет у меня родных! Не знал никогда о них и знать не хочу!
— А друзья?
— Что вы ко мне в душу лезете?
«Одиночество, одиночество его мучает!» — подумал Корнилов.
— А зачем Зотов убил сына?
— Откуда я знаю? — закричал бухгалтер. Веко на правом глазу у него задёргалось. От его несокрушимого спокойствия не осталось и следа. — Что вы не даёте покоя старику? Он умер! Умер! И никто не узнает, зачем он убил сына.