Режничек дал сигнал самодельной дудой в тот момент, когда гитлеровцы спали у орудийных и пулеметных расчетов. Это дало нам возможность вывести расчеты из строя и ворваться в местечко. Охваченные паникой фашисты стали сдаваться. Только группа эсэсовцев, забравшись на второй этаж кирпичного дома, оказала бешеное сопротивление. Однако мы подтянули к дому захваченные у них пушки, ударили по окнам, и через некоторое время эсэсовцы тоже сдались.
Освобожденные из подвала жители, узнав о подвиге Режничека, бросились искать его, чтобы выразить свою благодарность, но его в местечке не оказалось. Как выяснилось позже, он скрыл перед заданием свою болезнь и, подав сигнал, потерял сознание. Местные жители перенесли его в соседнюю деревню, где он пролежал немало дней в горячке с воспалением легких. Я так и не увидел тогда в лицо отважного разведчика, но много слышал о нем со слов начальника штаба, комиссара и партизан.
— Так это вы! — шагнул я к старику и обнял его худые, сгорбленные плечи. Зал взорвался аплодисментами, многие утирали невольные слезы.
— Партизаны бригады «Родина» помнят о вас, дорогой Режничек, и ценят ваши боевые заслуги! — сказал я, и лицо старика будто помолодело.
Пока готовились к митингу, мы с Яном Марейкой, Кристофиком, Колларом, Додеком, Янушеком и Немчаком взобрались на ближнюю гору. Перед нами распахнулись просторы живописного горного ландшафта. У подножия лежал Маков, невдалеке — деревня Вгрека. Здесь, в этих памятных местах, приземлился наш авиадесант, на этой горе мы обосновали свою первую партизанскую базу. Молча смотрели мы вокруг, и самые противоречивые чувства теснились в груди: и радость встречи, и щемящая грусть о безвозвратно ушедших годах, и гордость за обновленный, пышно расцветший край, и боль за тех погибших товарищей, которым не суждено было порадоваться вместе с нами.
— Пойдемте, нас ожидают, — вывел нас из задумчивости Марейка. Мы сошли вниз. По дороге среди толпы я заметил немолодого человека на костылях, пристально вглядывающегося в меня.
— Узнаете? — с надеждой проговорил человек.
— Кучавик! Йозеф Кучавик! — в волнении воскликнул я, и мы обнялись.
Кучавик рассказал, что после того, как его выпустили гестаповцы, он вернулся в сожженную фашистами деревню, потом скитался по разным городам и селам Словакии, партизанил. После победы Народного восстания он работал на фабрике в Великой Битче. Невзгоды и лишения военных лет сказались на здоровье, теперь он на пенсии.
С гордостью смотрел я на этого простого словака, настоящего человека, человека с чистой совестью. Он не подрывал с нами эшелонов, не ходил в засады, но он был честен и смел и горячо любил свою истерзанную врагом землю, и его помощь партизанам оборачивалась смертельным огнем против фашистов.
Митинг открыл Ян Марейка. Он коротко рассказал о значении Словацкого народного восстания и о помощи, которую оказал восставшим Советский Союз. После него выступил министр Токач, прибывший из Праги, затем слово было предоставлено мне.
Подойдя к микрофону, я ощутил на себе тысячи взглядов — то любопытно выжидающих, то дружески подбадривающих, то радостно взволнованных.
С трудом преодолев волнение, я горячо поблагодарил товарищей за сердечную встречу, выразил восхищение успехами талантливого народа социалистической Чехословакии и глубокое удовлетворение тем, что кровь, пролитая на этой земле чехословацкими и советскими патриотами, не пропала даром, а дала такие чудесные результаты.
Не помню точно, о чем тогда говорил, но больше всего говорил о мире. Пусть никогда не будет больше войны. Пусть небо над нами всегда будет чистым. Пусть навеки поселится счастье в наших домах, пусть будут вечно счастливы наши дети, внуки и правнуки.
В этот же день мы посетили братскую могилу в селе Семетеш, где фашисты расстреляли около сотни мирных жителей и среди них — незабываемую Иванну с маленьким сыном. Над братской могилой высился гордый обелиск с фамилиями погибших, высеченными на мраморной доске. Возложив венки, мы молча стояли, склонив головы, у железной ограды. И каждый думал о том, что это никогда не должно повториться.
В городе Чадца, который мы посетили на следующий день, нас уже ожидали на площади толпы по-праздничному одетых жителей. Первым бросился мне навстречу Йозеф Заяц, затем подбежали Алойзо Шурляк, Алойзо Войтило и другие бывшие партизаны. Приветственные возгласы заглушили звуки оркестра. Вдруг Йозеф Заяц обернулся и махнул, кому-то рукой. Оркестр умолк, и через мгновение полилась до боли знакомая мелодия словацкой народной песни, которую мы пели вместе с чехословацкими боевыми товарищами перед тем, как идти на задание: