Она, оплаканная мной,Была венцом красы земной…Скажи, не ты ль мне сострадал,Узнав, что бедный друг мой пал,С кем я расстаться не могуИ смертный сон его стерегу,Не ведая успокоенья.Нет! С каждым днем мои мученьяВсе тягостнее, все страшней!..»Герой Парцифаль ответил ей:«О, страшен мне твой лик усталый!Стал мертв и бледен рот твой алый.Ужель зовешься ты Сигуной,Которую знал я прекрасной, юной?Не в Бразельянском ли лесуСвою оставила ты красу?Кудри твои поредели,Жизнь в тебе — на последнем пределе,Лицо твое бескровно.Мне ясно одно безусловно:Предать земле сей труп должны мы!Воистину невыносимыСтраданья, что познала ты,Смиренный ангел доброты!..». . . . . . . . . . . . . . . . . . Навзрыд Сигуна зарыдала:«Я долго, долго ожидалаПредсказанного избавленья.Так вот оно: в твоем явленье!Коль тот страдалец исцелен,Мой дух, что птица, окрылен,И я упьюсь святой усладой.Так молви, так обрадуйИзвестием, что там, где был,Вопрос задать ты не забыл!..»«Спросить я не решился!..»«Знай: ты всего лишился!..О я, распятая судьбой,Зачем я встретилась с тобой?Зачем не промолчалаС самого начала?Подумать только, что видалиГлаза твои в том волшебном зале!Копье, сочащееся кровью,Хозяина в странном нездоровье,Рубины, золото, хрусталь,Наконец, святой Грааль!Ты блюда дивные едал,Ты столько, столько повидалИ доброго и злого —И не спросил ни слова?!О, гнусное отродье волчье!Душа, отравленная желчью!Узревши короля в несчастье,Вопрос, исполненный участья,Ты должен, должен был задать!Отныне ты не смеешь ждатьНи снисхожденья, ни пощады!..Будь проклят! И другой наградыНе жди, помимо этих слов!..»«Сестра, я искупить готовСвой тяжкий грех любой ценою.Поверь мне, помирись со мною…»«Нет, проклят, проклят, проклят будь!И о родстве со мной забудь.Забудь и Мунсальвеш, в которомТы рыцарство покрыл позором!..»Так Парцифаль расстался с ней,С бедною сестрой своей…Он скачет далее… ОднимРаскаяньем герой томим.Постигнув, сколь он грешен,Он вправду безутешен…А солнце жарит и печет,Пот по лицу героя течет.Дышать ему нечем стало,Стесняет дух забрало…Он это понимает,Свой тяжкий шлем снимаетИ едет, шлем держа в руке…Вдруг видит, там, невдалекеНа тропке, — свежий след подков.Не видно только ездоков.И тут он замер, болью скованный:На старой кляче, неподкованной,Скакала женщина. ОнаБыла бледна, была бедна,Куда-то поспешала,А кляча чуть дышалаИ не скакала, а плелась.И паутина ей вплеласьВ нечесаную гриву.А в дополненье к диву,Казалось, чуть ли не сползлоС кобылы старое седло.Оно было без луки.Немыслимые мукиПеренесла, должно быть, та,Чья бесподобна красота…Был на прекрасной дамеИстерзанный шипами,Вконец изодранный наряд(Вы в нем узнаете наврядРоскошное когда-то платье).О, горе! О, проклятье!Несчастной нет защиты.На платье дыры не зашиты.И все ж сквозь рубище белелоПрекрасное нагое тело…И рот по-прежнему пылал,Как прежде, жарок был и ал,Но — небо в том свидетель —Святую добродетельОна торжественно блюла,Хоть зло обижена былаНапраслиной, наветом…Подумайте об этом!..…Я все о бедности твержуЗатем, что радость нахожуНе в роскоши чванливых дам,Что вечно досаждают нам,А в неприкрытой плоти!(Вы меня поймете…)Но где ж красавец юный? Он,Отвесив женщине поклон,Был поражен ее словами:«К несчастью, мы знакомы с вами.Ах, слишком памятен тот час,Когда пришлось мне из-за вас,Несчастнейшей на свете,Надеть лохмотья эти.В измене я обвинена!И ваша, ваша в том вина…»Он на нее взглянул в упор:«Мной не заслужен сей укор,Поскольку, — верьте, я не лгу, —Обидеть даму не могу…Кто вы? Не угадаю…Но вам я сострадаю!..»Теперь она с ним рядом скачетИ горько, безутешно плачет.Как градинки, как льдинкиИз дивных глаз слезинки,Звеня, ей катятся на грудь…Однако стоило взглянутьЕй вновь на Парцифаля —Слезы бежать перестали…С нее он не спускает глазИ говорит: «Дозвольте, васПлащом своим укроюС подкладкой меховою,Прекраснейшая госпожа!..»Всхлипнула она, дрожа:«Ваш плащ не смею я принять,Вы в том должны меня понять.Не жаль, что жизни я лишусь,Несчастный, я за вас страшусь: