— Милые дети, — молвил Окассен, — вы мне достаточно сказали, и бог да поможет мне найти зверя!
23
Теперь поют
1 Окассен внимал рассказу, Словно тайному приказу От подруги светлолицей, Исполнять готовый сразу, 5 С пастухом спешит проститься, Подгоняет скакуна. Окассен все дальше мчится, Песенка его слышна: «Николетта дорогая, 10 В эти дебри проникая, Не оленей, кабанов ‑ Ваших я ищу следов! Стройный стан ваш, блеск очей, Сладость ласковых речей ‑ Мне утех любых милей, Вас я в чаще отыщу И уже не упущу, Милая подруга!»24
Теперь говорят и сказывают‑рассказывают
Окассен поехал по лесным дорогам, и быстро нес его копь. Не думайте, что репейник и шипы щадили его. Вовсе нет! Они раздирали его платье, не оставляя ни одного живого места, и кровью покрыты были его белые руки, все тело, и ноги, и струилась она из тридцати или сорока ран, так что по следам крови на траве можно было узнать, где проехал рыцарь.
Но он так был погружен в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что не чувствовал ни боли, ни огорчений, и все искал ее, но напрасно. Когда же увидел, что близится вечер, то стал плакать, что не нашел ее. Он свернул на старую, заросшую травой дорогу, и посредине пути огляделся, и заметил человека — такого, как я вам опишу. Он был высокий, чудной и безобразный{111}. Громадная голова чернее угля, между глазами поместилась бы добрая ладонь; толстые щеки и огромный плоский нос с широкими ноздрями; большие губы краснее сырого мяса, зубы — широкие, желтые, страшные. На ногах чулки и башмаки из бычьей кожи, подбитые лыком и доходящие до самых колен. Он был завернут в двойной плащ и опирался на огромную дубину.
Окассен подъехал к нему и испугался, разглядев его.
— Да поможет тебе бог, славный брат!
— Да благословит вас господь, — ответил тот.
— Что ты тут делаешь с божьей помощью?
— А вам что до этого? — спросил тот.
— Да ничего, — отвечал Окассен, — но я ведь от чистого сердца спрашиваю.
— А почему вы плачете? — спросил тот. — И почему у вас такой печальный вид? Вот уж если бы я был таким богачом, как вы, ничто в мире не заставило бы меня плакать.
— Вот как! Вы знаете меня? — спросил Окассен.
— Да, я отлично знаю, что вы Окассен, графский сын, и если вы мне скажете, почему вы плачете, я вам скажу, что я делаю здесь.
— Конечно, — ответил Окассен, — я вам все готов сказать. Я охотился сегодня утром в этом лесу, и у меня была с собой белая левретка, прекраснейшая в мире, и я потерял ее. Поэтому я плачу.
Ого! — воскликнул тот. — Что за господские прихоти! Вы плачете из‑за дрянной собачонки. Проклятье тому, кто вас похвалит за это. Ведь во всей этой земле нет такого богача, который охотно и даже с радостью не достал бы вам десять, пятнадцать или двадцать собак, если ваш отец ему это прикажет. Это мне вот следует плакать и горевать.
— А тебе о чем, братец?
— Господин мой, я вам расскажу. Я был нанят богатым крестьянином обрабатывать его землю плугом. У него было четыре быка. Три дня назад со мной случилось большое несчастье: я потерял лучшего из этих быков, {112}, лучшего изо всей упряжки, и теперь бегаю в поисках. Я ничего не ел и не пил вот уже три дня, потому что не смею вернуться в город. Ведь меня посадят в тюрьму: мне нечем заплатить за быка. Все, что у меня есть на свете, вы видите на мне. А еще у меня есть больная мать, у той не было ничего, кроме скверного тюфяка, но и его вытащили у нее из‑под спины, и теперь лежит она прямо на соломе, и о ней я горюю еще больше, чем о себе. Добро появляется и исчезает, и то, что я потерял теперь, я заработаю в другой раз и верну деньги за быка, когда смогу, и потому я не плачу. А вы льете слезы из‑за дрянной собачки. Да проклятие тому, кто похвалит вас за это!
— Верно! Ты, братец, хорошо утешил меня. Будь благословен. А сколько стоит твой бык?
— Господин мой, за него требуют двадцать су, но у меня ничего нет за душой.
— Ну вот тебе от меня двадцать су, — сказал Окассен. — Ты и заплатишь за твоего быка.
— Господин мой, — сказал тот, — большое вам спасибо! И да поможет вам бог найти то, что вы ищете.
И человек ушел. Окассен поскакал дальше. Ночь была светлая и тихая, и он все ехал и приехал к тому месту, где расходились семь дорог, и увидел шалаш, который, как вы знаете, сложила Николетта. Он был украшен цветами и снаружи, и внутри, и спереди, и сзади и был так прекрасен, что лучше быть не может. Когда Окассен увидел{113} шалаш, он мигом остановился, а лунный луч осветил все внутри.