— Они были неправы, и теперь раскаялись, я уверен! — окрыленный идеей Иванушка, глухой к голосу здравого смысла, бросился к двери.
Серафима за ним.
Догнала она его только в подземелье.
— Добрый день! — радостно отдуваясь после быстрого бега по лабиринту коридоров и лестниц Управы, приветствовал он заключенных.
Ленивые презрительные взгляды из-за толстых прутьев были ему ответом.
— Я говорю… здравствуйте… — не столь уверенно повторил он.
— Жрать когда принесут? — не вставая с соломенного матраса у решетки, отделяющего его от остального подземного мира, лениво поинтересовался один из бывших стражников.
В свете факела его лицо показалось царевичу безупречным воплощением устной экспресс-характеристики, данной им Серафимой, но он упрямо отогнал от себя и без того робкую мысль о поражении, и на мгновение наморщил лоб, соображая.
— Обед через три часа, — сообщил он наконец. — А пока я хотел…
— Долго, — разочаровано хмыкнул заключенный.
— Так и похудеть можно, — ворчливо заметил другой.
— Мало того, что заперли ни за что, так еще и кормят помоями! — возмутился третий. — Через час что ел, что не ел!
— Вот я хотел вам предложить… — сбитый с толку таким приветствием, лукоморец снова собрался с мыслями и продолжил заготовленную по пути речь. — В смысле, я хочу сказать, что вам, наверное, известно… В городе очень тяжелое положение с продовольствием… И я хотел вам предложить вступить в добровольные охотничьи отряды… чтобы…
— Мокнуть под дождем?
— Мерзнуть под снегом?
— Коченеть под ветром?
— Спать под елками?
— Гоняться за зайцами?
— Лазить по деревьям за белками?
— Драться на кулачках с медведями?
Арестанты оживились, и издевательские предположения посыпались как из ведра.
— Нет… То есть, да… Я понимаю, это трудно… Опасно… Но ведь это нужно для того, чтобы накормить людей вашего же города!..
— Люди нашего города — это мы!
— Приходи через три часа накормить нас!
— Или отпусти и не выдумывай ерунду!
— Но ведь от вас сейчас зависят жизни стариков, женщин, детей — ваших же земляков!..
— Нет, это от них сейчас зависят наши жизни!
— Если они будут плохо нас кормить, мы заболеем и зачахнем!
— Ха-ха-ха!!!
— Я понимаю, вам нужно время, чтобы подумать… — растерянно предположил Иван, всё еще отказываясь верить в неудачу.
— Ну, ты правильно понимаешь! — снова развеселились арестанты.
— Так, значит, вы согласны?.. — радостно встрепенулся он.
— Нашел дураков!
— Сам иди в свой лес!
— Там таким как ты только и место!
— Мы позовем тебя, когда надумаем!
— Лет через пять!
— Проваливай!
Бывшие стражники похватали жестяные миски и ударили в них ложками как в литавры.
Красный от обиды и стыда, Иванушка повернулся и, сопровождаемый грохочущим скандированием: «О-бед!.. О-бед!.. О-бед!..», нехотя потащился вверх по лестнице.
Серафима, безмолвно, с непроницаемой физиономией простоявшая в тени у самой двери весь разговор, недобро прищурилась, покряхтела, почесала подбородок и, дойдя почти до середины лестницы, внезапно хлопнула себя по лбу размашистым театральным жестом, сказала «ё-моё!» и повернула назад.
— Ты куда? — встревожено оглянулся Иванушка на торопливо удаляющиеся вниз шаги.
— Я носовой платок там обронила… — донеслось из темноты. — Сейчас приду…
— Но у тебя никогда не было… — начал было озадачено припоминать Иван, но супруги уже и след простыл.
Невесело пожав плечами, царевич вздохнул и поплелся дальше.
Неужели Серафима была права, и им действительно безразлична судьба родного города?..
Но как такое может быть?!
Отложившие было миски и ложки и вальяжно развалившиеся на соломе под похвалы бывшего градоначальника арестанты при звуке легких шагов приподнялись на локтях и с любопытством уставились на дверь в конце коридора.
Ждать долго не пришлось: невидимый ключ повернулся в замочной скважине, дверь, которая в прошлой жизни, наверняка, была крепостными воротами, грузно скрипнув массивными петлями, отворилась, и в коридор вошел парнишка, кажется, тот самый, молча стоявший в тени, пока самозваный правитель агитировал их идти в охотники.
Также молча, не проронив ни слова и ни звука, парень деловой походкой подошел к толстому факелу, горевшему ярким ровным светом в кольце у их камеры, вынул его, развернулся и пошел обратно, словно во всем подземелье он был единственной живой душой.
Первым дар речи обрел бывший младший стражник Зайча.