— Аюшки, ваше высочество? — дохнул он ей в ухо справа.
— А что это за проклятая деревня такая? Может, нам туда было лучше идти? В такую погоду мы тут сами как проклятые, а там, наверное, все-таки крыша, и тепло, и поесть бы дали?..
— Чур меня, чур! Что ты такое говоришь, ваше высочество! — испуганно охнул костей. — Ты само не знаешь, чего предлагаешь! Да лучше тут от холода замерзнуть, чем там оказаться! Это раньше, давно, там деревня была. Небольшая, но охотники да пчеловоды жили — не тужили, говорят. А однажды она в ночь вся вспыхнула, как куча сухих опилок, и сгорела дотла, только головешки и остались. Ни человек, ни скотина не уцелели. Ни стар, ни мал. И с тех пор, люди бают, там привидения завелись, духи тех, погибших, стало быть… Так и стонут, так и воют, сердешные… Ажно мороз по коже продирает, как мочалкой из шиповника. И, самое главное, кто из других деревень туда ни ходил — никто не возвращался.
— Может, их звери поели? Или в болоте утонули? — усомнился в правдивости истории Кондрат.
— Где ты видел на горе болото, служивый? — ворчливо фыркнул Сойкан. — А звери… Так не с пустыми же руками мужики ходили, да и не первый день в охотниках, поопытнее меня были, сказывают… Ан всё одно никто не ворочался… Звери…
— Тьма-то вокруг какая, а? — выглянул наружу из-под тяжелого от воды тулупа в ожидании непонятно чего гвардеец. — Пока мы тут с вами сидим, вокруг нас весь мир мог бы обрушиться или разбежаться… И мы бы ничего не увидели.
Костей задумался над этой сентенцией и покачал головой, не соглашаясь:
— Не-а, увидеть — не увидели, но услышали бы все равно… Мир — он, говорят, большой, раз в сто больше нашего царства, если не в сто с половиною… Тут ночью кружку на пол со стола смахнешь, так весь дом перебудишь, а ты говоришь — целый мир… От тоего грохоту у тебя бы потом год уши болели. Придумал, тоже… обрушился… Вот разбежаться еще мог бы. Если на цыпочках. И в валенках. Я вот помню, случай один был с дядькой моим пасечником, покойником ноне…
Нахохотавшись и даже позабыв мерзнуть, Сенька повернулась к невидимому во тьме охотнику.
— А еще что-нибудь веселое ты знаешь? Расскажи, хоть все вместе посмеемся, глядишь — согреемся…
— Веселое? — задумчиво хмыкнул костей и улыбнулся. — Эт завсегда можно… Вот, слушайте. Еще такой случай был. Пошли мы как-то раз с братом Бурандуком белку бить. А, надо сказать, его Красавчик моего Рыка на дух отчего-то не переносил…
Рассвет настал неохотно, кое-как, когда его уже почти отчаялись дождаться. Впрочем, Серафима его не винила — на его бы месте в такую холодину и мокреть и она бы двадцать раз еще подумала, прежде чем выбираться из теплого уютного ночного убежища и возвращаться на не такой уж и белый продрогший и озябший Свет.
Подождав, пока разбежавшийся на ночь мир вокруг них скинет валенки и вернется на свое место, и очертания входа в пещеру и леса за полупрозрачной вуалью мелкой мороси не станут видны и без волшебного кольца, царевна дала команду подниматься, разбирать одежки и отправляться домой.
На прощание она окинула любопытным взглядом приютившую их пещеру.
Похоже, тут и вправду раньше жил какой-то зверь, может, даже с родственниками, и им повезло, что до их прибытия они выписались и убыли с этой квартиры в неизвестном направлении. Она поняла, что именно хрустело у них под ногами, когда они вошли: пол был усеян осколками крупных и мелких костей и сухих, ломких веток — остатков гнезда любителя местной фауны.
— Белка… куница… заяц… олененок… — раздвигала она носком сапога кучу останков на полу.
— Бобер… тетерев… барсук… — продолжил меню бывших хозяев Сойкан.
— Медведь… — меланхолично добавил Кондрат.
— Где?! — враз повернулись к нему компаньоны, не забыв сначала кинуть опасливые взгляды на вход в пещеру и в ее глубину.
— Вот, — солдат выпрямился и показал что-то, только что поднятое с пола. — По крайней мере, если бывают медведи с тремя рогами…
В пальцах его тускло поблескивала на коротком — в четыре звена — обрывке цепи нечто, напоминающее по форме верхнюю часть туловища медведя, вставшего на задние лапы.
— Золотой… — протерла рукавом ржавчину на пятисантиметровой рельефной фигурке царевна.
— А на голове у него не рога, а колпак шутовской… — прищурившись на нежданную находку, пришел к выводу Сойкан. — И сам он лыбится, как дурак на самовар…
Там, где должны были по всем законам медвежьей анатомии быть передние лапы, половина живота и задние ноги, на которых предположительно золотой зверь должен был стоять в тот момент, когда его запечатлел ювелир, металл заканчивался кривой зазубренной волной: вторая половинка фигурки была оторвана, словно бумажная.