Невидимая в истекающей ливнем тьме Серафима тут же схватила Прохора за руку, Прохор — Спиридона, тот — Кузьму, пока не получилась живая цепочка из радостно-возбужденных гвардейцев.
— Теперь дело сделано, признательный купчина предложит свое зерно в кредит с рассрочкой, а кто хорошо поработал, тот может и в лагерь бежать — греться-сушиться, — удовлетворенно кинула царевна прощальный взгляд на возносящих в хоре благодарности свои подмерзшие и подмокшие голоса хорохорцев.
И хитрецы весело побежали, поднимая каскады брызг навстречу удивленному такому неожиданному соперничеству дождю.
Иванушка молча, с неприязнью окинул суровым взглядом досточтимого Хверапонта, находящегося в предобморочном состоянии, и принялся развязывать его и его сотоварищей.
— Спасибо тебе, силен-могуч богатырь!..
— Дай тебе боги долгих лет жизни!..
— И здоровья!..
— И жену хорошую!..
— Уже есть, — буркнул Иванушка, сосредоточено трудясь над разбухшей от влаги веревкой с затупившимся при разделке оленьей туши засапожным ножом.
— Ой, вовремя ты появился, добрый молодец!..
— Что б мы без тебя делали!..
— Загубили бы нас окаянные!..
— Век будем тебя помнить!..
— Защитник наш драгоценный!..
— Да ладно, чего там… — позабыв про свою сердитость, засмущался Иван. — Обращайтесь, если что…
Хверапонт, глухо кряхтя и бормоча что-то себе под нос, неуклюже поднялся с сырой земли, неспешно, обстоятельно отряхнул тулупчик[41], подтянул пояс, поправил шапку и, чувствуя, что больше уже ничего не может придумать, чтобы потянуть время, трубно хлюпнул носом и неторопливо подошел к своему спасителю.
— Может, тебе… это?.. Денег… дать?.. — морщась и втягивая в плечи голову от боязни услышать положительный ответ, скрепя сердце предложил купец.
Иванушка не проронил ни слова, не бросил ни взгляда, не сделал ни жеста в его сторону, но весь его вид выразил такое презрение, что уж лучше бы он посмотрел, сказал речь и сопроводил ее соответствующими телодвижениями.
Возмущенные хорохорцы не были такими сдержанными, и те слова, которые они имели сказать по этому поводу, были богато проиллюстрированы всеми имеющимися в их распоряжении изобразительными средствами.
— …Короче, Хверапонт, гнилой ты мужик, — закончил и плюнул себе под ноги бородатый коренастый возчик. — Как хочешь, а я от тебя ухожу. И платы с тебя мне за эти две недели не надо. Оставь. Глядишь, разбогатеешь. А свой воз отсель гони сам, как знаешь.
— И мой прихвати, — присоединился к нему второй.
— Я тоже на тебя боле не роблю, — хмуро скривив губы, процедил третий.
— И я… И я… — донеслось со всех сторон.
— Ах, так!.. — взъелся купчишка. — Ну и валите на все четыре стороны! Я в Постоле доходяг найму — они рады будут! Счастливы! Спасибо мне скажут, в ножки поклонятся! А таких бузотеров, как вы, мне самому на дух не надо!.. Скатертью дорожка!.. Расстроили!.. Ха!..
Иванушка невесело усмехнулся, помахал рукой мужикам, сказал, что если они его найдут в Постоле в городской управе, то он для них что-нибудь придумает с работой или с возвращением домой, и с гордым достоинством полез обратно под телегу.
Наткнувшись на ледяную скалу жадности хорохорского купчины, хитроумный план Серафимы в одну секунду с треском пошел ко дну.
Хорошо, что она об этом не знала.
И хорошо, что о нем не знал Иван…
Недоверчиво покачивая головой и горестно дивясь человеческой алчности и обыкновению все мерить на деньги, лукоморец отошел от лагеря хорохорцев метров на десять. Тусклые отблески чужого хилого костерка сюда уже почти не долетали, дальше отступать было некуда, и он приступил к поискам на ощупь ели поразлапистей, чтобы укрыться до утра под нижними ветками от дождя, или хотя бы части его, желательно, самой мокрой…
И вдруг из-за стены возов до него донеслось пронзительное и испуганное, оборвавшееся на половине «Помогите!.. Спаси!..» в исполнении достопочтенного Хверапонта.
«Неужели выяснение отношений до рукоприкладства дошло?!» — взволнованно метнулся обратно к возам царевич. — «Но ведь так тоже нельзя!..»
Он вынырнул из темноты в освещенный чахлым пламенем круг, и заготовленные увещевания и призывы к мирному разрешению всех конфликтов застыли у него на губах.
Потому что, попирая ногами останки поверженной палатки и наставив на оцепеневших в ужасе хорохорцев арбалеты, скалили редкие, давно не чищеные зубы пятеро истекающих водой и самодовольством разбойников.
Вернее, арбалетами торжествующе поводили трое, а двое азартно, с выражением неописуемого упоения на корявых физиономиях, размахивали самодельными кистенями с самозабвением мальчишек, дорвавшихся в кои-то веки до взрослого оружия.