Ирочка протянула руку партизану и повернулась к Белявскому. Несколько секунд она смотрела на лейтенанта неотрывно, будто стараясь запомнить его лицо, и, пока смотрела, ее глаза наливались блеском, заметным даже в предрассветных сумерках. Потом схватила Белявского за руки, прижала их к своей груди, и лейтенант почувствовал, как под его ладонями часто и тревожно бьется сердце девочки.
— Не надо грустить, Навзикая, — сказал он деланно бодро и весело, чувствуя, что бодрость не получилась и что этого вообще не нужно было говорить.
Ирочка вскинула голову и, продолжая смотреть в глаза лейтенанту, выговорила внезапно охрипшим и низким голосом:
— Я никогда вас не забуду. И вы вернетесь. Вы обязательно вернетесь. Иначе быть не может. Иначе… я умру. Я буду ждать вас. Сколько хотите… Десять… сто лет… Так буду ждать… Обещайте, что вернетесь.
И в ее охрипшем, дрожащем голосе была такая недетская тоска и надежда, такая страстная напряженность чувства, что, стиснув ее маленькие холодные руки, Белявский внезапно сорвавшимся голосом ответил просто:
— Вернусь!
Он хотел, прощаясь, поцеловать девочку, как целуют ребенка, в исхудалую щечку, но после этого внезапного взрыва взрослого чувства ему стало неловко. Он поднял к лицу ее вздрагивающие руки, поочередно поцеловал их.
— Беги, беги, Иринка, — сказал связной, тоже почувствовавший необыкновенность этого прощания.
Ирочка высвободила руки из рук Белявского, еще раз взглянула на него, быстро повернулась и легко побежала вниз по тропке, прыгая с камня на камень. Лейтенант смотрел ей вслед, ожидая, что она обернется, но не дождался. Девочка исчезла среди стволов сосен, нависших над тропкой.
— Тронулись, товарищ, — сказал связной, выждав несколько минут. Он посмотрел на Белявского и, видимо поняв его состояние, поскреб кудлатую бородку и добавил тихо: — Чего ж хотите, товарищ лейтенант? Советское дитё!
Спустя две недели Белявский вылетел из партизанского лагеря на Большую землю на самолете, доставившем с кавказского берега комиссара партизанского штаба. С Кавказа лейтенант был направлен в Москву и там получил назначение на бронекатера Днепровской флотилии. В Москве он зашел в книжную лавку и купил «Одиссею». Обернул ее в плотную синюю бумагу, такую же, в какую была обернута книга Ирочки, и положил в чемодан. Он прошел с катерами дивизиона боевой путь от Киева до Тельтов-канала в фашистской столице, и всякий раз, когда выдавалась свободная минутка, снимал с маленькой книжной полки в каюте «Одиссею» и принимался за чтение.
Накануне штурма Берлина он почти наизусть знал всю поэму. И всякий раз, когда брал в руки книгу, в его памяти с удивительной ощутимостью вставали воспоминания первой встречи на берегу с маленькой Навзикаей и последнее прощание с ней в горах, перед уходом в партизанский лагерь.
И чем дальше, тем яснее Белявский понимал, что образ смелой, самоотверженной девочки становится все ближе и все дороже ему и что, куда бы ни повернул его жизненный путь, он должен привести его на берег, покрытый обкатанной волной галькой, к порогу полуразваленной халупки, которая была его желанной Итакой.
Когда советские войска вымели гитлеровцев из Крыма, Белявский хотел написать Ирочке, но, уже сев за стол и взяв перо, вдруг с досадой и почти ужасом вспомнил, что в сумятице и спешке тех дней не спросил фамилию Ирочки и ее тетки. Он только слышал, что Ирочка называла ее — тетя Аля. Он все же написал письмо и, негодуя на себя за такую оплошность, адресовал письмо в «Новый свет», разведчице Ирочке. Это было глупо, это было похоже на адрес дедушки из чеховского рассказа, но, сознавая всю нелепость такого адреса, лейтенант все же отправил письмо. Ответа он не получил.
И когда отгремели последние залпы войны, получив в конце июня долгожданный отпуск, Белявский бросился в Крым. Пересаживаясь с поезда на поезд, он медленно ехал по опустошенной земле и с приближением к Крыму все больше терял надежду, что ему удастся найти Ирочку. Оставалось одно — ехать прямо в «Новый свет». И, садясь в Симферополе в машину, с трудом добытую в управлении связи, капитан-лейтенант всю дорогу до «Нового света» переходил от надежды к унынию. Он понимал, что если поездка окажется безуспешной и он не найдет Ирочку, то в его жизнь войдет большое и непоправимое горе.
— Приехали, товарищ капитан-лейтенант. Дальше — некуда! — произнес старшина, показывая вниз. — Дальше — одни каменья, покрышки порвем.
Белявский открыл дверцу и выскочил из машины. Торопясь, скользя по круче и обрываясь на выскальзывающих из-под ног камнях, он ринулся к халупе, не слушая крика старшины, указывавшего ему на тропу. Очутившись на расчищенной площадке, он бросился к хатенке и вдруг остановился.