Они шли вверх по переулку, темному, как тоннель, — над ним когда-то проходила воздушная железная дорога.
Наконец он заговорил. Ей показалось, что это были первые слова, которые он произнес после драки возле такси.
— Вы хотите сказать, что ходите здесь одна ночью?
— А почему бы и нет? Это не хуже, чем там. Если здесь на вас кто-нибудь набросится, то только ради вашего кошелька.
Она уже устала держать свои коготки выпущенными, все время готовясь пустить их в ход. Приятно было — ради разнообразия — вернуть их туда, где им полагалось быть.
Он снова оглянулся — второй или третий раз, как будто в густом мраке, сквозь который они шли, можно было что-нибудь рассмотреть.
— Чего вы боитесь — что он набросится на вас с ножом? Он этого не сделает, не беспокойтесь.
— Я и не заметил, что оглядываюсь. Должно быть, такая привычка у меня появилась…
«Его что-то гнетет, — подумала она. — Люди не оглядываются вот так, каждую минуту». Она вспомнила о странной покупке кучи билетов там, в этой потогонке, и о том, как он выбросил их, будто они потеряли свою ценность, как только кончился вечер. Она вспомнила еще кое-что и спросила:
— Когда я вышла, вы стояли там, в фойе, на верху лестницы, помните? Вы кого-нибудь ждали?
Он сказал:
— О нет, не ждал.
— Тогда зачем вы стояли там, ведь дансинг закрылся?
— Я не знаю, — сказал он. — Просто не решил, куда мне идти и что делать.
Тогда почему он не стоял на улице, у выхода? Ответ пришел сам собой: с улицы нельзя увидеть человека, стоящего в фойе. Пока он находится там, он в безопасности, а внизу, у подъезда, человека можно узнать, если кто-нибудь его ищет.
Но она его не спросила, так ли это, потому что ее собственная мысль в этот момент, как решетка в воротах крепости, вдруг опустилась с резким скрежетом: «Не нужно милосердия! Какое тебе дело? Что все это тебе? Зачем тебе это нужно знать? Что ты — нянька в трущобах? О тебе кто-нибудь когда-нибудь беспокоился? Ты все еще не научилась? Тебя избили до синяков, а ты все еще протягиваешь руку каждому, кто попадается на твоем пути? Что нужно, чтобы ты, наконец, поняла? Стукнуть тебя по голове свинцовой трубкой?»
Он снова обернулся. И она ничего не сказала. Они дошли до Девятой авеню, темной, широкой и мрачной. Красные и белые бусинки автомобильных фар не могли осветить ее. Поток бусинок стал медленнее, застыл и превратился в блестящую диадему.
Она уже шагнула на мостовую, когда он на какое-то мгновение отпрянул назад.
— Пошли. Светофор открыт, — сказала она.
Он сразу же пошел за ней, но эта задержка разоблачила его: она поняла, что не светофор остановил его, а одинокая фигура на другой стороне улицы, медленно удалявшаяся от них, — полицейский, обходящий свой участок.
Они пересекли улицу и вошли в бездну следующего квартала с тремя озерцами света. В воздухе теперь чувствовались сырость и прогорклый запах загрязненной нефтью воды. Где-то впереди них мрачно простонала сирена буксира, затем другая ответила ей — издалека, со стороны Джерси.
— Теперь уже скоро, — сказала она.
— Я никогда не был в этом районе, — признался он.
— За пять долларов в неделю нельзя жить подальше от реки.
Она открыла свою сумочку и стала искать ключ. Своего рода рефлекс — заблаговременно удостовериться, что ключ на месте. Когда они достигли среднего озерца света, она остановилась.
— Ну, вот здесь.
Он посмотрел на нее. Она подумала, что он почти глупо на нее смотрит. Но во всяком случае в его взгляде не было никаких любовных стремлений.
Почти напротив них — ее подъезд; дверь распахнута. Раньше подъезд был совсем темным, и она до ужаса боялась входить в дом поздно ночью; но когда кого-то зарезали на лестнице, там стали оставлять тусклую лампочку, так что она размышляла кисло: «Ты, по крайней мере, увидишь, кто именно всадит тебе нож в спину, если уж это должно случиться…»
Она сделала прощание очень кратким, чтобы уйти за пределы досягаемости его вытянутой руки.
— Ни о чем не беспокойтесь, — сказала она и оказалась уже в подъезде, а он — на тротуаре.
Опыт научил ее поступать именно так, а не стоять рядом, выслушивая уговоры и возражения.
Но, прежде чем уйти, она успела заметить, что он снова оглянулся в темноту, сквозь которую они только что прошли. Над ним властвовал страх.
Кем он был для нее? Просто розовым талончиком на танец, порванным пополам. Два с половиной цента комиссионных с каждых десяти центов. Пара ног, ничто, ноль.