– А теперь, – говорит он, – посмотрим, кто из вас прислушался к моему доброму совету. Строимся в три колонны у выхода. Выполнять.
Мы смотрим друг на друга с нарождающимся ужасом. И за обедом, и за ужином мы наелись до отказа – за ужином даже сильнее, потому что за весь день никаких тренировок не было, – и в моем животе все еще ощущается тяжесть. Одна мысль о беге или отжиманиях вызывает тошноту.
– Выполнять приказ немедленно, – кричит сержант Гау, и мы поспешно высыпаем из спальни.
Мы собираемся в три неровных колонны, и сержант Гау ведет нас по дороге. Сначала мы идем медленно, но через несколько шагов сержант начинает ускоряться.
– Постарайтесь не отставать, – говорит он. По его тону ясно, что это не рекомендация.
Сержант Гау бежит не особенно быстро, но через десять минут в боках у меня колет, а живот скачет вверх-вниз, как плохо закрепленный противовес. Мы стонем и кашляем, пытаясь не отстать от сержанта. Он бежит в форме и армейских ботинках и даже не сбивается с дыхания.
Через полчаса первые люди из нашего взвода отбегают к краю дороги и извергают горячие остатки своего ужина. Мой желудок стремится сделать то же самое, я чувствую привкус желчи в горле, но пока что ухитряюсь сдерживаться.
Потом сержант Гау замедляется. Он жестом приказывает развернуться и собирает нас вокруг троих новобранцев, согнувшихся над бордюром, забрызганным блевотиной. Запах свежей рвоты вызывает во мне новую волну тошноты, и я отбегаю, чтобы изрыгнуть в канаву содержимое желудка.
Закончив блевать, я замечаю, что был не единственным, кто не смог вынести запаха. Половина взвода занята тем, что вносит свою долю в вонючий суп, заполняющий теперь придорожную канаву.
– Я думаю, урок усвоен, – произносит сержант Гау, и в голосе его нет ни глумления, ни угрозы.
Вспальне сержант Гау снова выстраивает нас перед шкафчиками. Сложно выглядеть достойно с засохшей рвотой на одежде.
– На сегодня хватит, – говорит он. – Если вы удивляетесь, почему никого из вас еще не вышвырнули, ответ прост. Вы еще не приступили к подготовке, поэтому особой возможности засыпаться мы вам не предоставили. Это изменится завтра утром, ровно в четыре тридцать. Сейчас у вас есть десять минут, чтобы привести себя в порядок в сортире в конце спального помещения. Ровно в двадцать один ноль-ноль построиться возле коек в выданных вам пижамах. Выполнять.
Сортир оказывается большой комнатой с унитазами с одной стороны, душевыми с другой и стоящими кругом раковинами из нержавейки посередине. Уединиться здесь негде. И в туалете, и в душе нет ни дверей, ни перегородок.
Согласно приказу, мы умываемся и переодеваемся в пижамы. И женский, и мужской комплект выглядят одинаково: бесформенное синее нечто совсем не военного вида. Когда все собираются в спальне перед сержантом Гау, мы выглядим как стайка детдомовцев-переростков, выстроившихся в очередь за супом.
– Отбой, – провозглашает сержант, бегло оглядев взвод. – Забирайтесь в койки. Никаких разговоров после выключения света. В случае особой необходимости стучаться в комнату старшего инструктора, где мне придется ночевать вместо того, чтобы быть в постели с женой. Беспокоить меня разрешается, только если у кого-то кровь из глаз пойдет.
Когда мы укладываемся в койки, обернувшись колючими армейскими одеялами, светодиодные лампы на потолке начинают гаснуть. В комнате темно, и мне слышно только дыхание сослуживцев и гудение кондиционера, который поддерживает в комнате температуру в двадцать градусов и убирает из воздуха всякую дрянь. Мы достаточно далеко от любого из метроплексов, но, поскольку и в Чикаголенде, и в Лос-Анджелесе-Сан-Диего-Тихуане, и в Большом Нью-Йорке сейчас живет больше пятидесяти миллионов человек, не так много осталось мест в стране, где не нужно очищать воздух.
Моя соседка свешивается с края постели, и я едва-едва различаю контур ее головы в наступившей темноте.
– Не так все и плохо, – шепчет она.
– За исключением блевотины, – отвечаю я, и она тихо хихикает.
Еда была самой вкусной, какую я пробовал, но вот условия для сна тут не лучше, чем в маминой квартире в КК. По ощущениям этот матрас и тот, что был в моей старой спальне, вышли с одной государственной фабрики.
Пытаясь уснуть, я вдруг понимаю, что тоскую по дому. Как бы сильно я ни жаждал выбраться из КК, часть меня не хочет быть здесь и спать в одной комнате с совершенно незнакомыми людьми, прислушиваясь к их дыханию и время от времени доносящемуся кашлю. По крайней мере дома я мог оставаться в одиночестве, когда хотел. Часть меня хочет вернуться в старую предсказуемую жизнь. Когда я просыпался дома, я знал, что будет дальше. Здесь я не представляю, что произойдет завтра утром. Я чувствую себя свободным, но еще мне чертовски страшно.