После смерти Сталина, но отчасти ещё по его инициативе, началась реформа государственно-бюрократической экономики, которую чаще всего связывают с именем Хрущёва. Вновь вышла на передний план – как бы в порядке возвращения к нэпу – возможность децентрализованной «рыночной смешанной экономики», «рыночного социализма». Его противопоставляли сложившейся системе централизованной бюрократической экономики, в которой нерешёнными проблемами оставались бюрократический произвол и отсутствие материального стимулирования. Однако проблема собственности не была поставлена во всей конкретности и в 1968 году, когда в Венгрии вводили новый экономический механизм. В Советском Союзе эти два главных направления – «рыночники» и «плановики» – в 1961-м году на XXII съезде заключили своеобразный теоретический компромисс. Практическое противоречие между «планом» и «рынком» они в теории разрешили в понятии производственного самоуправления, возвратившись к марксистской теоретической традиции, которой придерживался и Ленин. То есть в битвах на ниве экономической политики – под знаком сохранения власти – два основных направления, как правило, приходили к соглашению, а обобществление государственной собственности оставалось на страницах теоретических работ. После Великой Отечественной войны усилился и обрёл определяющую экономическую мощь военно-промышленный комплекс, а он неумолимо противостоял серьёзному пересмотру роли государства. Восстановление Советского Союза после II мировой войны происходило своими силами, страна была исключена из плана Маршалла, да и холодная война в целом консервировала «имперское» мышление. Политические ожидания Запада в отношении Советского Союза всегда выходили за те рамки, в пределах которых советы ещё чувствовали себя в безопасности. Всё это не означает, что не было периодов, когда между Западом и СССР существовали интенсивные экономические и торговые связи, как например в 1970-е гг., в эпоху так называемой «разрядки»[234].
Изоляция государственного социализма от мира – вопреки распространённому мнению – это не решение советской властной элиты, не какое-то заранее спланированное стремление, а, по сути, была адаптацией, возможным путём «выживания». Вынужденная изоляция, однако, уже ко второй половине 1920-х годов воспринималась как достоинство («социализм в отдельно взятой стране»): государственный социализм окреп, возникла целая культура изоляции[235]. Крах Советского Союза и государственного социализма в целом в Восточной Европе также неотделим от кризиса этой культуры, в конечном счёте, от её сдачи.
Военная гонка, распространившаяся и на космос, представлялась естественным последствием биполярного миропорядка; внутренние реформы наталкивались на эту систему условий, на сопротивление бюрократии и рабочей силы, которая по большей части проходила социализацию в сталинские времена. На практике Хрущёв, следовательно, очень немного мог сделать в области создания добровольных производственных объединений, рабочего контроля на предприятиях, проведения обобществления государственной собственности. Оставалась авторитарная система, дополненная рыночными элементами и бюрократическими реорганизациями, попытками децентрализации. Однако вряд ли можно было рассчитывать на стабилизацию международной разрядки в период кубинского кризиса, советско-китайского конфликта. То есть, говоря упрощённо, внутренние и внешние властные вызовы оказались сильнее попыток, направленных на обобществление государственной собственности. Более того, постепенное формирование «государства благосостояния» усиливало позиции, авторитет государства и в глазах населения провинции. Внутренние силы, стремящиеся к обобществлению, не могли организоваться. Вспомним разгром рабочей демонстрации в Новочеркасске в 1962 году. Обобществление сделало бы ненужной огромную армию государственной, партийной и менеджерской бюрократии, поставило бы под вопрос её привилегированное общественное положение. С провалом хрущёвской «перестройки» возможность такого эксперимента исчезла. После этого по всей Восточной Европе для реформирования государственной собственности возможным решением становилось лишь расширение товарно-денежных отношений. Рабочие советы в Венгрии 1956 года, или польское «рабочее самоуправление» 1980 года «сгорели» в огне борьбы за власть.
234
Европейская ориентация за десятилетия гонки вооружений всё более проникала в мышление советской властной элиты и политической бюрократии. Затем в эйфории перестройки идея «европейского единства» (Общеевропейского дома) манила советскую, затем российскую властную элиту – иллюзорной – конкретной возможностью «европейской интеграции». Jerry Hough: Russia and the West. Gorbachev and the politics of reform. Second ed., N. Y., Sidney etc. A Touchstone book by Simon and Schuster Inc., 1990. 232.
235
Font M., Szvák Gy., Niederhauser E., Krausz T.: Oroszország története. Budapest, 1997. V. fejezet.