Понятно, что социальное творчество, осуществляясь в условиях жесткой революционной борьбы низового энтузиазма с бюрократизмом и патриархальностью, показывающим свою силу особенно в периоды политического излома, объективно несло на себе печать этой борьбы.
Так что, в основе генезиса советской системы лежало отношение разотчуждения (социальное творчество). Разотчуждение лежало и в основе освободительной тенденции советской культуры, которая выразила и ее сущность, и особенность, хотя и существовала наряду с другими. Вот почему с полным правом можно сказать: советская культура-это идеальное советской системы.
Это же отношение разотчуждения составляло и суть идеала советской культуры. Его содержание составляло не представление о мире, свободном от власти отчуждения, а именно образ его деятельностного сотворения, т. е. образ самого движения. Таким образом, идеал свободы, провозглашаемый еще на заре молодого либерализма, т. е. еще до своей капитуляции перед властью капитала, в рамках уже советской культуры получает свое диалектическое развитие, становясь идеалом освобождения.
Деятельностная основа освободительной тенденции определяла и качественно иной принцип бытия ее субъекта: Новый человек (как некое диалектическое единство субъекта истории и культуры) из своей декларативной модальности должен был перейти в модальность доказуемости. Соответственно, экзисгенциональный принцип бытия Нового человека обретал следующую формулу: «Я разотчуждаю – следовательно, я существую».
Это означает, что в той мере, в коей индивид практически преодолевал те или иные конкретные формы отчуждения (а это и есть созидание «нового мира»), он и доказывал свою состоятельность как субъект истории и культуры (Новый человек), причем не вообще – на все времена, а лишь на момент свершения данного акта разотчуждения. Одним словом, Новый человек советской культуры должен был всякий раз заново завоевывать свое право на субъектное бытие, как в Истории, так и в Культуре. Принцип субъектносги требует от индивида не только всех необходимых для этого личностных качеств, но еще и завоевания своего права на это, причем всякий раз.
Итак, мы видим, что разотчуждение, лежащее в основе материального и идеального освободительной тенденции, являлось исходным и всеобщим отношением советской системы. На основе этой всеобщности как раз и формировался тот потенциал, который как раз и задавал перспективу развития советской системы. И в той мере, в какой разотчуждение являлось всеобщим отношением советской действительности, в той мере существовала и сама перспектива исторического развития общества и его субъекта.
Потребность в культуре у революционного индивида диктовалась тремя вещами: во-первых, необходимостью материального обустройства мира, разрушенного и покалеченного кризисами и недавно отгремевшими войнами; во-вторых, стремлением сохранить те политические завоевания, которые ему пришлось защищать в тяжелой классовой борьбе; в-третьих, насущной потребностью индивида понять, как обустраивать этот мир в соответствии со своим классовым интересом. Непосредственное включение революционного индивида в социальные преобразования потребовало от него культуры в широком смысле слова: понимания социально-политического контекста; творческой организационной смекалки, управленческих способностей и навыков; знаний существа решаемого вопроса; умения вступать в диалог с представителями разных социальных групп и классов в условиях острой политической, а нередко и военной конфронтации.
Кроме того, включения субъекта социального творчества в культуру оборачивалось для него целым рядом проблем: надо было разобраться, что из нее брать и самое главное – как это можно взять (при низком уровне образования данного субъекта это серьезная проблема), более того, понять, как это можно применить в деле обустройства новой жизни.
Но главным все же являлось то, что социальное творчество выступало основой формирования у революционного индивида насущной потребности в культуре, которое исключало потребительское отношение к ней, но и не порождало мнимого преклонения перед ней как перед музеем ценных, но мертвых вещей. Социальное творчество открывало новые смыслы культуры, ее актуальность. Культура для трудящихся становилась не зеркалом для нарцисстического любования, не фетишем и не товаром, а в первую очередь – «рабочим инструментом» в деле (пусть порою примитивного, но от этого не менее великого) созидания новой общественной жизни. Понятие же «рабочий инструмент» для трудящихся – понятие не праздное, вот откуда у них объективно появлялось заинтересованное отношение к культуре и творческое к решению самых разных социальных проблем. Кроме того, культура для него становилась неким прорывом в новый мир, а точнее – в некое идеальное этого нового мира, свободного от господствующей власти отчуждения. И самое главное – она становилась сферой подлинно человеческих отношений, построенных не на принципах – купли-продажи и не на иерархической подчиненности бюрократических структур, а на основе творческого и товарищеского сотрудничества.