«Я не считаю пиратское кино 1980-х плохим. Оно было демократичным. Не знаю, как в глубинке, но в Москве все-таки была продвинутая аудитория, которой видеорынок дал возможность демократически выбирать из десятилетий киноистории. Поэтому первое, что сделал советский зритель, – снял сливки массовой культуры, а массовая культура Запада, в основном Америки, в то время была достаточно пуританской и гуманистичной. Культовые фильмы 1980-х – это, как правило, очень простые истории (“Рембо: первая кровь”) с зарядом героизма и примитивного морализаторства, которые, хоть убей, улучшать – только портить, отчего они и стали классикой. Можно ли их смотреть сегодня? Наверное, можно».
Но не всем нравилось «демократически выбирать из десятилетий». Например, Яков Шустов вспоминает:
«Видео смотрел в салоне, когда скучно было. Посещал и рынки, чтобы найти нужные видеокассеты. Но сегодня я по ним не скучаю, и смотреть повторно фильмы, которые смотрели тогда, сейчас не стал бы. Кинотеатры были омерзительны. Особенно “Художественный” и “Пламя”. Салоны больше напоминали общие камеры Бутырской тюрьмы, особенно запахом. А эксклюзив, продаваемый тогда на рынке, можно скачать сейчас забесплатно. Запретная буржуазная культура оказалась блефом».
При этом весьма любопытно, что молодое поколение иногда испытывает по «временам видео» больше ностальгии, нежели старшее. Так, молодой кинокритик Антон Кораблев (25 лет, Донецк) вспоминает:
«Я посещал все – и прокаты, и рынки. В среднем – раз в неделю. Скучаю по ним, потому что раньше, в отсутствие Интернета, это был целый ритуал. Просмотр фильма – мистерия. Нужно было охотиться за ценным релизом на VHS, порой заказывать, чтобы записали. То, что Фрейд называет отсроченным удовольствием. Вот этого не хватает сейчас. Гигабайты фильмов копятся на жестких дисках, и нет уже бывалого удовольствия».
С чувством некоторой ностальгии описывает свои видеоувлечения и Алексей (27 лет, Воронеж):
«Пиратское кино, доступное зрителю в 1980-1990-х, я оцениваю очень высоко. Любимые фильмы и те, которые просто нравятся, уже давно есть у меня в коллекции с максимально доступным количеством переводов. Сейчас это кино мне нравится так же, как и тогда, и вызывает только приятные чувства и ностальгию. И, посмотрев очередной такой фильм, понимаешь, что раньше снимали намного лучше, и оригинальных, добротных лент было очень много. А сейчас кино превратилось в сплошные блеклые римейки либо в рисованные на компьютере “поделки”, которые лично я смотреть не могу. Того же старого “Бэтмена” я люблю, а современного “Темного рыцаря” даже не досмотрел до середины… По-прежнему люблю фильмы “Чужой”, “Терминатор”, “Зловещие мертвецы” и “Маску”. Помню, что в 1990-е многие сходили с ума по “Терминатору”, по Шварценеггеру, Сталлоне и другим подобным актерам. Персонально я предпочитал и предпочитаю сейчас Чака Норриса. Его фильмы мне ближе и кажутся более живыми и реалистичными. Да, это была хорошая эпоха, которая, увы, закончилась. Тот олд-скульный старый экшен больше неактуален, он был востребован именно в те времена. Сейчас на смену ему пришло совсем другое и очень чуждое мне кино».
Таким образом, западный кинематограф, распространявшийся по СССР в последние годы его существования, жив и сегодня. Правда, теплую память о нем хранят главным образом молодые люди, которые фактически были на нем воспитаны. Многие зрители старшего возраста почти отказались от былых увлечений, хотя некогда и были фанатами видео. Но вот с материальным напоминанием об ушедшей эпохе они расстаются с большим трудом. В качестве артефактов культуры 58-летний Сергей Митрофанов расставил на стеллажах на балконе несколько тысяч видеокассет. А вот 36-летний Сергей топит ими печку и вскоре сожжет все. Но VHS сегодня еще собирают, правда, ради почти утерянных голосов переводчиков, столь сильно полюбившихся отечественному зрителю. Однако следует помнить, что разлагающийся Советский Союз дал жизнь целой «культуре видео», странным образом сохранившейся и сегодня, пускай и в сильно мутировавшей форме.
Анна Ганжа
ЗВОНКОЕ, ГЛУХОЕ, ТРАВЕСТИЙНОЕ: ТЕМБРОАКУСТИЧЕСКОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ СОВЕТСКОГО ЭТОСА
Для того чтобы говорить о советском этосе в положительных терминах и пояснить, что мы имеем в виду под его «темброакустическим конструированием», необходимо начать с самого конца и обратиться к стадии его «темброакустической деконструкции». Важной особенностью этой стадии следует считать принципиальную исчерпанность конструктивных возможностей построения некоей альтернативной сонорной сферы, которая могла бы вытеснить и заменить советское пространство звуков и голосов. Это идеальное пространство, предельно искусственное и сложно организованное, должно было постепенно раствориться в стихийной, становящейся бесформенной постсоветской реальности. Новая реальность конечно же не была лишена голосов и звуков. Напротив, внезапно обнаружилось, что обволакивавшее нас до тех пор акустическое облако куда-то исчезло, и мы очутились лицом к лицу с лавинообразной, хаотичной массой шумов, скрежетов, завываний, всхлипываний, стонов, шепотов и криков, в которой не было ни порядка, ни смысла, но только ничем теперь уже не сдерживаемое и исходящее из множества конкурирующих источников желание завладеть нашим слухом. Однако в этой сонорной инвазии, разрушительной для нашей социальной восприимчивости, уже нельзя было усмотреть каких бы то ни было оснований и поводов для конструирования нового, постсоветского этоса. Нормативно-этическая модель советской аудиальной утопии трансформировалась в пеструю картину нравов и образов жизни, стремящихся во всеуслышание заявить о своем праве на существование. Смысл произошедших изменений в конце концов оказывается представлен характерными сонорными новообразованиями, обозначившими точки фрактуры и катастрофической мутации советского темброакустического этоса.