Вновь прибывшие сообщали тревожные вести о внезапном захвате города, и Елена заметно погрустнела. Притихли и малыши. Виктор все реже спрашивал, скоро ли они вернутся в свою квартиру. Вадимка все меньше приставал с расспросами об отце.
Постепенно в эшелоне налаживался своеобразный дорожный быт. Отцы семейств с утра исчезали в поисках продуктов и возвращались нагруженные всякой снедью. Одинокие — как больно стало Елене, когда ее занесли в этот список, — снабжались из запасов провизии при эшелоне.
Порой в вагоне вспыхивали ссоры, и Елене казалось странным, что люди, столько потерявшие, могли вздорить из-за мелочей, из-за кастрюльки, из-за очереди на приготовление пищи.
Люди собирались в дорогу по-разному: одни взяли лишь самое необходимое, другие приволокли в вагон все, что успели захватить. В зависимости от этого они устраивали теперь свой быт.
Макарова собиралась в дорогу без чьей-либо помощи, у мужа едва хватило времени усадить семью в вагон и наскоро с ней проститься. Теперь Елена понемногу начала понимать, что значат те мелочи, которых она не захватила. Не было посуды, и ребята оставались без молока. Наблюдая за жизнью вагона, она заметила, что таких, как она, оказалось немало. Мария Матвиенко, скромная молодая женщина, испытывала те же затруднения, и Пахомовой было не легче.
На одной из остановок, — а эшелон больше стоял, чем двигался, — Елена предложила пустить в общественное пользование все топоры, кружки, бутылки, кастрюли. Без ворчания и споров не обошлось, но в конце концов меньшинство подчинилось большинству, и этот вопрос был улажен.
Дальше стало еще легче. На стоянке, когда Елена вышла с ребятами из вагона, к ней подошел суровый на вид старик в овчинном тулупе.
— Ваши дети? — спросил он, насупив седые брови.
— Мои, — удивленно и немного встревоженно ответила Елена, не понимая, что ему надо.
— И этот ваш? — Старик кивнул на Вадимку.
— И этот мой!
— А не Сергей Петровича это сынок?
Елена смутилась:
— Да, Сергея Петровича.
— Ну то-то же! — Старик усмехнулся и ушел, оставив Елену в состоянии смутной тревоги.
На другой день он появился снова, кряхтя, залез в вагон по подвесной железной лестнице и поставил на нары литр молока и небольшую корзину с яблоками.
— Кто вы? — растроганно спросила Макарова.
— Дед, — улыбнувшись, ответил Дмитрюк. — Вы ему матерью теперь приходитесь, ну, а я дедушкой придусь.
— Мама, а это не дед-мороз, только без бороды? — громко спросил Виктор после того, как Дмитрюк ушел.
В вагоне рассмеялись, а Дмитрюка с тех пор стали звать дедом-морозом.
Старик появлялся ежедневно. Где и как он добывал молоко — никто не знал, но было ясно, что доставалось оно ему нелегко.
Однажды он появился уже вечером, сконфуженный и злой.
Молоко в бутылке створожилось, и Дмитрюк вынужден был рассказать, что купил его рано утром в далеком селе, опоздал на станцию и отстал от эшелона. Ему удалось кое-как догнать своих, забравшись на паровоз санитарного поезда.
У Марии Матвиенко тоже нашелся свой дед-мороз. Правда, у этого «деда» не было ни бороды, ни усов, и глаза его глядели молодо, почти по-мальчишески, но свои обязанности он выполнял не хуже Дмитрюка. Это был Шатилов. Увидев Марию на одной из остановок, он всерьез взялся ей помогать и даже перебрался в вагон, к величайшему неудовольствию остальных. Шатилов быстро расширил круг своей деятельности, взяв под опеку и детей Пахомовой. В вагоне сразу успокоились.
Дмитрюк сердито сопел, когда видел, что проворный Шатилов возвращается с более богатой добычей, чем он, и мастер вынужден был делиться с дедом, чтобы не обижать его.
На небольшом полустанке, где, по всем признакам, предстояло задержаться надолго — воинские поезда шли опять по обоим путям, — начальник эшелона, бывший работник заводского профессионального комитета, однорукий, пожилой, по юношески бодрый человек, собрал у паровоза всех мужчин-одиночек. Их оказалось около семидесяти, и, чтобы всем было слышно, начальник взобрался на лестницу паровозной будки.
— Дмитрюка вы все знаете? — спросил он, держась рукой за поручни.
— Знаем, — ответили некоторые.
— А Шатилова?
— Знаем, — ответили все. Кто на заводе не знал Шатилова, если не в лицо, то понаслышке!