Это был типичный донецкий город, жизнь которого без завода бессмысленна и невозможна. Умер завод — замер и город.
Ночи стали чернее, дни — пасмурнее. Словно шлаком залило улицы, и ходить по ним было опасно, как по застывшей шлаковой корке, — того и гляди, провалишься.
Тихо стало в городе. Даже собаки и те притаились, попрятались и только жалобно повизгивали, будто чуяли волчью стаю. Далеко разносились в тишине и больно отдавались в сердцах каждый одиночный сухой выстрел, каждая короткая очередь.
Страшно было днем, но еще страшнее ночью.
В одну из таких темных ночей по окраинной улице неслышно пробиралась вдоль домов и заборов худенькая девушка. Она ежеминутно останавливалась и прислушивалась. У невысокого деревянного крыльца она осмотрелась и тихо постучала. Дверь приоткрылась, и девушка скользнула внутрь домика.
В маленькой низкой комнате, слабо освещенной коптилкой, лежала на кровати старая женщина с отечным лицом. Больная встревоженно вскинула на пришедшую полуприкрытые опухшими веками глаза:
— Это вы, Мариечка? Как же вы не побоялись? Случилось что?
— Нет, особенного пока ничего не случилось. Нужно с Валентиной поговорить, — успокаивающе произнесла Гревцова и резко переменила тему разговора: — На кого же свой дом бросили?
— Дарья Васильевна теперь там живет, сторожит. Лишь бы Вальский ее не выдал. Зол он на нее за «скотину пятую».
Валя заперла на засов наружную дверь и провела девушку в смежную комнату.
— Валентина, — тотчас же зашептала Мария, — ты знаешь, что Крайнев остался в городе, выдает немцам людей и собственноручно их расстреливает?
Теплова отшатнулась:
— Ложь! Не может этого быть! — Но голос у нее сорвался и дрогнул.
Мария рассказала, что в первый же день прихода гитлеровцев, — а с этого дня начался иной, страшный счет времени, — Крайнев появился в заводском поселке с немецкими автоматчиками и учинил там расправу над оставшимися заводскими работниками.
Валентина медленно опустилась на стул.
Слишком много боли причинило это сообщение, а ей и без того было очень тяжело: мать, единственный родной человек, быстро угасала. И вот теперь еще новый удар.
Гревцова пристально посмотрела на подругу:
— Я пришла специально предупредить тебя, чтобы ты не вздумала попадаться на глаза Крайневу, а то он и тебя в расход пустит. Говорят, у него это очень ловко получается. С Лобачевым-то он как расправился!
— С Лобачевым? Почему же именно с Лобачевым?
Мария раздраженно передернула плечами:
— Почему да почему! Пойди у него и спроси, если есть желание повисеть на столбе у базара. Там сегодня пятерых повесили.
Теплова, подавленная всем услышанным, молчала.
Ей отчетливо вспомнился голос Крайнева, когда он убеждал ее уехать, ночи, проведенные в цехе во время бомбежек…
— Валя, — снова зашептала Мария, — ты можешь помочь нашим: напиши ему записку, попроси прийти к тебе. Его встретят и…
— Почему именно я должна писать?
— Ты же сама рассказывала мне, как он уговаривал тебя уехать. Напиши, что ты нуждаешься в его помощи.
— Нет, — глухо ответила Валентина и упрямо покачала головой.
— Как нет? — переспросила Мария.
Валентина не отвечала.
— Я сама должна разобраться в этом, — наконец вымолвила она и сжала руками голову.
— В чем же разбираться, Валя? — спросила Мария, обнимая подругу. — Все совершенно ясно, до ужаса ясно. Я понимаю, ты доверяла ему, он был тебе чем-то близок, но надо преодолеть это чувство. Садись и напиши записку.
— Нет, — снова ответила Валентина, — не напишу, не могу.
— Не напишешь? — возмутилась Мария. — Так, значит, ты будешь сидеть и ждать, пока всех нас повесят на столбах?
Валя молчала.
— Не могу, — через силу вымолвила она.
— Это твое последнее слово?
— Последнее…
— Эх ты, подпольщица! Ну, смотри, Валентина! Смотри! — Голос Марии прозвучал угрожающе; она повернулась и вышла из комнаты.
— Мариечка, — окликнула ее старуха, — Мариечка! Куда же вы в ночь-то? Переночуйте у нас.
Но в коридоре уже загремел отодвигаемый засов, хлопнула входная дверь.
Валентина продолжала сидеть, низко опустив голову.
Коптилка на столе несколько раз мигнула и погасла. Мать больше не стонала. Слышала ли она? Поняла ли?
— Валюта, — тихо позвала старуха.