– Извините, Николай Иванович, звонит другой телефон, – закончил разговор Поскребышев.
Трубка выпала из руки Ежова. Из нее доносилось монотонное бульканье шифратора. Он его не слышал, не слышал и выступления члена политбюро ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова, говорившего «о перегибах и перекосах» в работе партийных организаций. Он закончил речь, и из приемника зазвучал бравурный марш. Ежов не пошелохнулся, его мозг сверлила одна и та же вселяющая страх мысль: «Берия?! Неужели это так?!»
В последнее время до Ежова доходили слухи, гулявшие в коридорах Кремля, о том, что в НКВД грядет очередная смена караула, и называлась даже фамилия будущего наркома – 1-го секретаря ЦК компартии Грузии Лаврентия Берии. Сегодняшний его прием у Сталина подкреплял их. О чем они говорили, Ежову оставалось только гадать. О самом худшем ему не хотелось думать, однако разговор с Поскребышевым наводил на мрачные мысли. Ежов гнал их прочь, но они гвоздем сидели в голове и не давали работать. В тот и последующие дни все валилось из его рук. В конце недели из Кремля проследовал звонок. На этот раз звонил не Поскребышев, а клерк из канцелярии и объявил: «Николай Иванович, товарищ Сталин назначил вам встречу на 23:15».
На вопрос Ежова, на какую тему готовить доклад, тот отделался общей фразой: о состоянии работы наркомата.
Готовясь к встрече, Ежов перебрал в уме все, что могло интересовать Сталина, но так и не пришел к определенному выводу. Сложив в портфель последние протоколы допросов участников «военно-фашистский переворот», списки лиц по категории № 1 – подлежащих ликвидации, категории № 2 – подлежащих осуждению на длительные сроки заключения, а также докладную Горбача «о результатах расследовании ЧП в УНКВД по Дальневосточному краю, связанного с изменой и бегством к японцам Люшкова», он с тяжелым сердцем выехал в Кремль. Прождав в приемной более 20 минут, он на непослушных ногах вошел в кабинет Вождя.
Сталин холодно поздоровался, кивнул на стул за столом заседаний. Ежов присел и попытался поймать его взгляд, чтобы понять, чего ждать. Тот, уткнувшись в иностранные газеты, листал страницы. На них мелькал портрет Троцкого. Ежову вовсе стало тоскливо. Враг № 1 Сталина все еще оставался недосягаемым для боевых летучих групп НКВД. Отшвырнув газеты в сторону, Вождь в сердцах бросил:
– Ты нарком НКВД или тряпка?! Когда же ты, наконец, заткнешь этого паршивого пса Троцкого? Сколько он еще будет гавкать?
Ежов подскочил со стула и с трудом выдавил из себя:
– Товарищ Сталин, наркоматом предпринимаются необходимые меры. В ближайшее время с Троцким будет покончено.
– Я слышу это уже больше года!
– Шпигельглас и его группа на пути к цели.
– Ты мне за спину Шпигельгласа не прячься! Не наркомат, а скопище бездельников! Под своим носом врагов не видишь! Бегут, как крысы!
«Знает о Люшкове!» – похолодел Ежов и, чтобы смягчить следующий удар, лихорадочно зашарил в портфеле, извлек списки № 1 и № 2 и промямлил:
– Никак нет, товарищ Сталин, наркомат активно с ними борется. Вот представляю на ваше рассмотрение еще одну группу шпионов и террористов, выявленных по делу о военно-фашистском заговоре.
Сталин не стал на них смотреть и с насмешкой бросил:
– Тебе дай волю, так и мать родную расстреляешь. С кем останешься работать?
– Товарищ Сталин, они все признали свою вину, – оправдывался Ежова.
– У таких, как твой гаденыш Люшков, и святой будет виноватым. Мерзавец, сколько людей угробил, а как почувствовал, что жареным запахло, так и махнул к японцам.
– Товарищ Сталин, мною предприняты меры, чтобы установить, где скрывается предатель и доставить сюда живым или мертвым.
– Живым! И судить, чтоб другим неповадно было! – отрезал Сталин.
– Есть! – принял к исполнению Ежов и, поспешив сменить опасную для себя тему, предложил то, к чему Вождь проявлял повышенный интерес – сводки слухового контроля разговоров членов ЦК ВКП(б) и пояснил: – Товарищ Сталин, это последние записи клеветнических высказываний со стороны членов ЦК товарищей…
– A-а, сейчас не до того, – отмахнулся Сталин и распорядился: – Оставь, без тебя разберусь! Все, иди работай!
В приемную Ежов вышел сам не свой, на ватных ногах спустился к машине, студнем расплылся по заднему сидению и до самой Лубянки не пошелохнулся. Поведение Сталина и тон разговора не оставляли сомнений: в кресле наркома он доживал последние дни, а возможно, и часы. Поднявшись к себе в кабинет, Ежов доплелся до кресла, без сил рухнул и затравленным взглядом смотрел на дверь. Ему чудились топот ног в приемной, отрывистые команды, в воспаленном воображении рисовались «бульдоги» из особой группы захвата, врывающиеся в кабинет, впечатывающие его лицом в стол, и защелкивающиеся на руках наручники. И вдруг за спиной раздался злорадный смех. Ежов обернулся и задохнулся от ярости. Из-за сейфа на него таращился Люшков. Гримасничая, мерзавец поддразнивал: «Колька – дурак! Колька – дурак! Хрен поймаешь! Хрен поймаешь!»