– Сука! Тварь! Ты у меня кровавыми соплями утрешься! – взорвался Ежов, и его охватил приступ необузданной ярости: ноги и руки молотили по полу и столу, с губ срывались площадная ругань и угрозы. И когда вспышка гнева угасла, он схватил трубку телефона и потребовал от помощника немедленно вызвать Шпигельгласа, исполнявшего обязанности начальника ИНО – внешней разведки. Ее руководитель – Абрам Слуцкий, обвиненный в измене, находился под арестом.
Через пять минут Шпигельглас прибыл в кабинет наркома. С порога на него обрушился поток угроз и брани. И когда Ежов выплеснул все, что в нем накипело, он наконец смог приступить к докладу. Ничего утешительного о результатах розыска Люшкова и месте его нахождения Шпигельглас не сообщил. Предатель как сквозь землю провалился. Все, что о нем было известно, сводилось к тому, что Люшков скрывается где-то в Харбине на одной из конспиративных квартир японской контрразведки. В его поиске Шпигельглас больше всего рассчитывал на харбинскую резидентуру и представил Ежову личное дело ее резидента.
Тот, бегло полистав, обратил внимание на фотографию резидента. С нее на него смотрел широкоскулый, с густым ежиком волос, плохо поддающихся расческе, крепыш лет сорока. Он был не чета последнему комсомольскому набору, пришедшему в органы НКВД на смену тем, кто попал под репрессии. Они горели страстным желанием истребить всех врагов советской власти, а за спиной имели всего лишь 3-х месячные курсы специальной подготовки. Помимо возраста в пользу Дервиша говорил и многолетний опыт оперативно-боевой работы. В 1920-х годах он боролся с басмачеством в Средней Азии, принимал участие в боях с бандой Амир-хана и был тяжело ранен. После лечения возвратился в строй, и здесь в его жизни и службе произошел крутой поворот. Знание восточных языков привело Дервиша в нелегальную разведку. В ней наиболее полно раскрылись его способности. Избежав многих опасностей и провалов, он успешно выполнил ряд важных заданий в Турции, Монголии и Синьцзяне. После короткого отдыха Центр направил его в Китай, на этот раз в качестве резидента харбинской резидентуры.
Долгая жизнь в Китае наложила на Дервиша свой отпечаток. Он, скорее, походил на корейца, выходца из Северной Маньчжурии, чем на уроженца небольшого уральского городка Верхнего Тагила Екатеринбургской губернии. Довершало это сходство большое, плоское лицо, на котором смешно топорщился приплюснутый нос.
Ежов, повертев в руках фотографию резидента и пробежавшись взглядом по его послужному списку – он внушал доверие, согласился с доводами Шпигельгласа о подключении харбинской резидентуры к поиску Люшкова. Она оставалась единственной в Маньчжурии, не подвергшейся разгрому японской контрразведки, а ее агенты занимали далеко не последние должности в разведке Квантунской армии и жандармерии. Провалы агентурных сетей, вызванные предательством Люшкова, затронули, в основном, приграничные резидентуры.
Возвратив Шпигельгласу дело Дервиша, Ежов приказал отправить в адреса резидента шифрованную радиограмму с указанием «…принять все меры к поиску предателя, его захвату и доставке на территорию СССР».
Через несколько часов в далеком Харбине ее получил радист резидентуры Старожил – Денис Матвеевич Федоров. Бывший инженер – путеец, старожил КВЖД – несколько лет назад вышел на пенсию и вместе с супругой тихо жил в скромном доме, весной и летом утопавшем в цветах. В японской контрразведке никому и в голову не приходило, что невзрачный старичок с 1926 года сотрудничает с советской разведкой.
После расшифровки радиограммы Федоров по способу срочной связи сообщил Дервишу. Тот, отложив все дела в сторону и дождавшись наступления вечера, под покровом темноты незамеченным пробрался к дому радиста. Условный стук в окно поднял Федорова на ноги. Подсвечивая себе керосиновой лампой, он вышел в сенцы и спросил пароль; услышав отзыв, открыл дверь. Дервиш, коротко поздоровавшись, проследовал за ним в отдельную комнату, служившую кабинетом и одновременно местом, где хранились в хитроумно устроенном тайнике рация и кодошифровальные блокноты. Федоров, предложив резиденту место на диване, поинтересовался:
– Как насчет ужина, Саныч? Тоня приготовила…