Один очень умный читатель, сын крупного разведчика, высказал мнение, что я не прав, когда говорю, что я не экстремалыцик. Дескать, всё с точностью до наоборот. Уж если кто экстремалыцик, так это Меняйлов. Всякий раз, отправляясь на очередную обустроенную Сталиным аномальную зону, Меняйлов знает, что предстоит ломка, ведущая к смене мировоззрения. Ломка сильная, иной раз выползает на четырёх костях. Высшая форма экстремального «туризма». А что там парашютисты или горнолыжники, так и не понявшие
Сталина? Ломки нет, всего лишь адреналин и удовольствие. Образ жизни — всего лишь.
Пусть этот читатель прав. Но всё-таки я не экстремалыцик, во всяком случае, в привычном смысле этого слова. Я просто работаю. А уж если для достижения результата требуется экстрим, так я бы его обошёл, если бы обходной путь был. С детства меня отец, вулканолог и перворазрядник по альпинизму, учил: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Но он был вулканолог, а первый разряд по альпинизму результат побочный. Стал бы и мастером, но таких высоких вулканов в природе нет.
У Михаила Булгакова Иешуа говорит, что главный из человеческих пороков — это трусость Это не совсем верно. Главных человеческих пороков — двенадцать. Соответственно, становление Личности можно рассмотреть не только как двенадцать подвигов Геракла, но и как этих двенадцати главных пороков преодоление.
И всемирную историю тоже можно рассмотреть, как череду двенадцати частных побед, совершаемых участниками эстафеты духа. Во времена Сталина была эпоха «пятёрки», трусость на «пятёрке» — главный порок, так что в каком-то смысле Иешуа прав. Отчасти. В каком-то смысле. Булгаковский Иешуа, а каком-то смысле, современник Сталина.
Итак, чтобы освободить участника эстафеты духа от страха смерти, мало его предрасположенности, ему необходимо попасть на границу со смертью — и главное пребывать на ней достаточно длительное время.
Прежде чем мы как следует гульнём в одной умозрительной концепции, определимся с оправданностью некоторых ситуаций, в которых допустимо обрекать другого человека на смерть. Возьмём разведку боем. Допустим, неясно можно ли посылать в бой дивизию: нет ли ловушки, обустроенной противником заранее. Пошлёшь разом всю дивизию — могут в ловушке перебить всех, а толку не будет. Поэтому в разведку боем выявить скрытые огневые точки противника отправляют роту (сто человек). Высока вероятность, что их, если ловушка всё-таки есть, перебьют почти всех. На верную смерть посылаешь. А рядом очередной Вайнштейн кривляется с обычной песней о ценности каждой человеческой слезинки — и руки потирает характерным движением жулика и вора, от действий которых погибает больше, чем от штыков.
Итак, посылать или не посылать? Нравственно или безнравственно? Оправдано или не оправдано?
Однако, посылая почти на верную смерть сотню, спасаешь тысячи. Оправдано? По мне, так оправдано. И сам бы и послал, и сам пошёл бы, если бы послали.
Жизнь — это всегда выбор между двумя плохими решениями. Не между плохим и хорошим, а между двумя плохими — иначе вообще бы не было на земле зла.
Возьмём ещё один знакомый пример. Вы в лодке кормчий, с вами десять человек ваших детей, начинается шторм, лодка перегружена, чтобы спастись хотя бы некоторым, надо одного выбросить за борт. Сами выброситься не можете, потому что только вы способны лодкой управлять. Что делать: выбрасывать или нет? Южане обычно начинают стенать: ах, пусть будет, что будет, убивать ребёнка, тем более своего — плохо. Дескать, на всё воля Божья, не выброшу. Дескать, я не убийца. Дескать, гуманист. Убийца ты, гуманист. Сволочь, убийца. Не кривляйся.
У северян всё мужественней: выброшу.
Оба варианта плохие.
В первом случае погибнет один ребёнок, в другом — десять. Но третьего не дано. (Вернее, третий вариант есть: выбросить пятерых, хотя достаточно и одного — но этот вариант уж совсем из области патологии, поэтому рассматривать его не будем.) Итак, деятельность всякого Кормчего, даже Великого Кормчего — это всегда выбор между двумя плохими вариантами. Кто этого не понял, пока ещё не выбрался из братской могилы жидовских дурилок.