Сталину понадобились долгие годы интриг и стрессов, чтобы отделаться от Троцкого, ожесточенное соперничество с которым началось уже в 1917 году, усилилось в годы гражданской войны, превратившись едва ли не в наваждение, и подчинило себе всю внутреннюю жизнь партии после начала смертельной болезни Ленина. Борьба с Троцким оставила заметный отпечаток на личности Сталина. Не менее глубокое влияние на нее оказала и борьба Сталина с «Завещанием» Ленина. Начиная с мая-июня 1923 года Сталин на несколько лет оказался впутан в схватки, в ходе которых мнимое «Завещание» Ленина, внезапно объявившись, всплывало снова и снова, и этому не было видно конца. Используя всевозможные орудия своей личной власти, Сталин безжалостно преследовал всех тех, кто не сходился с ним во мнениях, но при этом неизменно выставлял себя жертвой. Был ли причиной тому какой-то давний комплекс преследования или более свежие комплексы, невозможно выяснить, исходя из имеющихся источников. Но мы можем сказать наверняка, что междоусобная политическая война с оппозицией — не только с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, но и с «Завещанием» — в полной мере раскрыла его характер.
При всем при том эта «борьба за наследие» являлась борьбой с листком бумаги — несколько машинописных строк без подписи и без инициалов автора. Сталин одержал верх над «Завещанием» с его рекомендациями, но оно по-прежнему порождало впечатляющие отголоски: Сталин — человек опасный, нужно найти способ удалить Сталина. Он снова и снова подавал в отставку. Он потратил столько сил, чтобы заключить с ними перемирие, а они опубликовали «Завещание» в New York Times. Он не мог никому доверять — и при этом отвечал за все. Он тащил на себе всю страну. Но оценили ли они это? Пусть попробуют справиться без него! Они снова объявили его своим вождем. Но всего этого было мало.
Сталин, замкнутый и общительный, мстительный и чуткий, разбивает любые попытки заключить его в рамки однобоких суждений. По своим наклонностям он был деспот, но при желании мог обаять кого угодно. Он был идеологом и в то же время гибким прагматиком. Ему была свойственна навязчивая зацикленность на мелочах, но вместе с тем он рано сформировался как геостратегический мыслитель — которых среди большевиков почти не было, — хотя порой допускал вопиющие стратегические ошибки. Сталин как правитель был и дальновидным, и ограниченным, и прилежным, и небрежным, и циничным, и искренним. И холодный расчет, и абсурдные заблуждения были порождениями одного и того же разума. Он был достаточно проницателен, чтобы видеть людей насквозь, но все равно не мог отказаться от множества нелепых убеждений. Но прежде всего, в 1920-е годы он все сильнее верил в заговоры. Однако усиливавшаяся сверхподозрительность Сталина, граничившая с паранойей, в принципе имела политическую природу — при этом являясь почти точным отражением структурной паранойи, свойственной большевистской революции, тяжелого положения, в котором находился коммунистический режим, существовавший среди почти исключительно капиталистического мира, окруженный врагами, ведущими против него подрывную работу.
Русская революция — революция против тирании, коррупции и, не в последнюю очередь, против некомпетентности царизма — породила самые смелые надежды на новый мир изобилия, социальной справедливости и мирной жизни. Но всему этому помешали большевики, непреднамеренно, но неустанно воссоздававшие патологические черты и безобразия старого режима в новых формах (причем в еще большей степени, чем их предшественники — французские революционеры, чью деятельность во Франции проанализировал Алексис де Токвиль). Причиной этому была не случайность, а сознательное установление политической монополии, как и коммунистические убеждения, усугублявшие пагубные обстоятельства, на которые ссылались, оправдывая дальнейшее усиление государства и насилие. Вообще говоря, наличие социально-экономических классов было (и остается) фактом бесспорным. Однако создание политического строя на классовой основе вместо общечеловеческих ценностей и личных свобод не могло (и никогда не сможет) не привести к несчастьям. Все социалисты-неленинцы в конце концов поняли, что если им нужна подлинная демократия, они должны отказаться от призывов Маркса к отрицанию и преодолению капитализма и рынков. Если брать СССР, всем людям, кроме безнадежно утонувших в идеологическом вареве, события предоставили обильные возможности для пересмотра прежних представлений. Для признания крайней необходимости выхода из ленинского тупика нужно было отказаться от саморазрушительного подхода, завязанного на классовую войну, признать, что рынок не есть зло по самой своей природе, создавать для процветающих крестьян стимулы к новым успехам и оказывать помощь всем остальным. Но пойти на все это было едва ли под силу кому-либо из большевиков, имевших хоть какой-то вес.