— Понятно, товарищ старший сержант. Наперед такого послабления не будет.
Улыбнувшись, Акиньшин приказал перенести огонь на другой танк. Тот начал огрызаться. Приостановившись, он открыл беглый огонь, но через какие-нибудь секунды дрогнул, лихорадочно рванулся вперед и встал, охваченный пламенем.
Однако гитлеровцы не успокоились. Потеряв при попытке перебраться через железнодорожную насыпь еще несколько машин, они вызвали на помощь авиацию. Самолеты с воем кинулись в пике, высыпая бомбы.
Егор Акиньшин никогда прежде не думал о смерти, не вспомнил о ней и сейчас, когда она была так близка и неотступна. Все мысли сосредоточились на двух коротких словах: «Не позволим!» И вдруг раздался страшный удар. Взрывная волна опрокинула Егора навзничь, ударила затылком обо что-то твердое, и он потерял сознание.
Очнулся, когда бомбовый вихрь уже откатился куда-то вправо, поднял голову и застыл, пораженный страшным зрелищем опустения. Рядом стонал тяжело раненный в живот верный товарищ Килимов. Ему было невыносимо больно, но он крепился. Капли пота, как роса, выступили у него на закопченном лбу, губы вздрагивали.
Заметив Акиньшина, Килимов хотел приподняться, но не смог. Он беспомощно упал на спину и глубоко вздохнул. Глаза уставились в одну точку, губы перестали дрожать, и рот остался полуоткрытым, словно Килимов хотел спросить о чем-то, но не успел.
«Эх, не дождался ты, друг, победы», — с тоской подумал Акиньшин и отяжелевшей рукой стащил с головы пилотку.
Пошатываясь, он поднялся на ноги, присел на лафет пушки. В его сознании никак не укладывалось, что умер Килимов, что нет в живых Ромашева, Осадчего, которые только что были рядом, выполняли его приказания, радовались каждому удачному выстрелу, громко выражали до-саду, когда снаряд пролетал мимо цели.
«Не может быть, чтобы все погибли», — сказал сам себе Акиньшин и огляделся по сторонам.
Неподалеку от него зашевелился бугорок свежей земли. Потом показалась коротко остриженная голова.
— Ромашев!.. Жив, честное слово жив! — не помня себя от радости, повторял Акиньшин, помогая товарищу выбраться из засыпанной щели. — Выручает матушка-земля. Она породила, она и спасает нас.
Вдвоем они снова подготовили орудие к бою. Акиньшин проверил механизмы, обмахнул полой шинели панораму. Все было в порядке.
— Ну держись, Ромашев! — сказал он, бросив взгляд по сторонам. — Кажется, теперь вся надежда на нас…
Акиньшин не ошибся. Большинство орудий из батареи Шуклина вражеская авиация вывела из строя, а танки снова заревели около насыпи. Положение создавалось больше чем серьезное. Но у Акиньшина не оставалось времени на размышление об опасности. Он верил, что они заставят врага отступить. И не только он, а и Ромашев думал так же.
— Эх, умирать — так по-человечески! — воскликнул старший сержант. — Ромашев, ставим на прямую наводку…
Звонко лязгнул затвор. Выстрел потряс воздух. Ствол резко дернулся и встал снова на место. Ближайший танк подпрыгнул, прополз метров десять и остановился, растянув позади себя длинную ленту гусеницы. Машина, которая шла следом, остановилась, потом повернула в сторону, подставив свой бок советским артиллеристам. Через какое-то мгновение и она окуталась клубами огня и дыма.
Акиньшин и Ромашев перекатили пушку на новое место и выстрелили. Запылал еще один танк.
— Смотри, обходят! — крикнул Ромашев.
— И опять нарвутся! — в боевом азарте ответил Акиньшин. — Огонь!
— За землю-матушку! За горе народное! — приговаривал Ромашев, посылая снаряд за снарядом в пасть приемника.
Гитлеровцы сосредоточили огонь на орудии Акиньшина. Осколком ударило Ромашева. Он повернул к командиру залитое кровью лицо и простонал:
— Уходи, Егор Иванович, пока не поздно… Отстрелялись мы, видно…
— Пусть они, гады, уходят, — процедил сквозь зубы Акиньшин и потянулся за снарядом. Теперь он работал за четверых: за подносчика, заряжающего, наводчика и командира. «Только бы хватило сил, только бы хватило сил», — думал он, тщательно прицеливаясь и стреляя.
Выпустил один снаряд, другой, третий, но зарядить четвертый не успел: дружный артиллерийский залп с нашей стороны вывел из строя сразу несколько машин врага. Это противотанковый дивизион, подоспевший на помощь батарее Шуклина, открыл по фашистским танкам беглый огонь.
— Сделано дело, Егор Иванович! — кричал, подбегая к Акиньшину, старший лейтенант Шуклин.
На его черном от пыли и копоти лице резко выделялась белая, с пятнами запекшейся крови, повязка.
— Доверие командования вы оправдали.