Тарковского с Г. Панфиловым в Риме в 1982 году: «...Не знаю, правда, что тебе сказать
по поводу его картин, но по поводу одной его картины — она может нравиться или не
нравиться, эта картина, имеющая недостатки, но она сделана гением, и это недостатки
гениального человека... Там есть буквально провальные сцены, но это провалы
гениального человека... Посмотри картину, которая называется "Одинокий голос
человека"... Играют у него в этом фильме не актеры и даже не любители, а просто
люди с улицы. При этом там есть какой-то странный стиль, срез — какие-то странные
аспекты, там есть куски, которым я просто, не скрывая, завидую, потому что мне так
никогда не снять... Я могу сказать, что в каких-то других сценах я мог бы подняться и
выше, но такого я никогда не делал... И вот, Глеб, я смотрел эту картину... там есть
сцена, когда герой убегает из дома, и находит его в
** Все это — из корневых тенденций самого Тарковского. Ср. в «Запечатленном
времени»: «Сегодня мне кажется гораздо более важным говорить не столько об
искусстве вообще или предгороде старик отец... Он сидит на базаре, на каких-то
автобазах, на помойках, где сбрасывают мясо, за какими-то ящиками... Помнишь, какие там чудовищные вещи? Настолько натуралистически странные, что уже
превращаются в поэзию... И вот, Глеб, там есть кусок черно-белый, снятый рапидом
и... немой. Глеб! Это даже не один кадр. Там четыре гениальных кадра. Глеб, ты
знаешь, что только за одну эту картину... Ты помнишь Виго?.. Он сделал две картины, и он уже гений, он остался в веках... Уровень! Ты помнишь "Ноль за поведение"? У
Сокурова есть странные вещи, необъяснимые, даже глупые, непонятные вроде, несвязные... Но... гений Рука гения...»
Надо иметь в виду, что разговор этот был в ситуации, о которой О. Суркова
написала: «После ресторана поехали догуливать к Тарковским...» Чем, вероятно, и
объясняется едва ли не надоедливая теза «гений», впрочем, используемая почти
всецело как эпитет.
назначении кинематографа в частности, сколько о жизни как таковой, не осознав
смысл которой, художник едва ли способен произнести языком своего искусства что-либо членораздельное...»
.3
ничения в публичных действиях». Я думаю, это и объединяло Тарковского с
Сокуровым. При громадных различиях в художественных методах и художественных
мировоззрениях оба режиссера во главу угла ставили именно «библейский профиль»
(весьма удачное выражение) поэта, а отсутствие такого профиля полагали основанием
считать художника неосуществившимся. Ибо книга (и соответственно — кинофильм), по Тарковскому, «это не заработок и не сочинительство, а поступок». И, я бы добавил, поступок религиозный, то есть исходящий из внутреннего, с неизбежностью
религиозного, человека. Вспоминается один выпускник американского киншнститута, на вопрос которого, что нужно, чтобы стать художником (мол, ремеслом
кинорежиссера я уже овладел), Тарковский ответил: «Поверить в Бога».
В своем эссе «Банальная уравниловка смерти» Сокуров пишет (даю в обратном
переводе с немецкого): «...По профилю и характеру автоизображения он
принципиально европейский художник. Единственная личность в истории русской
культуры, с которой я мог бы провести параллель,— великий Тютчев, этот русский
космополит, этот русский мессия, пославший нас из XIX столетия в XXI-е. Но есть
различие: Тютчев был фаворитом политики, Тарковский, напротив,— ее пасынком...»
3
Справедливы ли эти утверждения?
Действительно, русскость Андрея Тарковского уникальна уже тем, что его поэзия
метафизична, и в этом смысле вполне законно поставить его в ряд с Федором
Тютчевым (и вослед за Арсением Тарковским), одним из немногих в русской поэзии
метафизиков чистейшей пробы. Разница лишь в том, что Федор Иванович, проживший
почти два десятилетия в Германии и женатый на немках, прошел сквозь мощное
влияние немецких романтиков, так что сквозная двойственность, раздвоенность
(двуязычие, две родины, две семьи, двойные любови и т. д. и т. п.) — фундаментальнейшее его структурное и мировоззренческое качество. Тарковский же в
этом смысле натура цельная до умопомрачения, и его эмиграция нескольких последних
лет — скорее изгнание, чем «культурный презенс». Стихия немецкой поздней