-- Ты мне не поверишь, - грустно усмехнулась я.
-- Почему ты думаешь, что я не поверю тебе?
-- Ну, хорошо, - решилась я, - Ты поверишь, если я скажу, что мне явились два ваших божества и сказали, что я, видите ли, обязана им своей жизнью, и что они хотят чтобы я им помогла?
-- Кто? - уточнил Фран.
-- Что? - переспросила я.
-- Кто это был?
-- Шазура и Максенс.
-- И что они тебе сказали?
-- Они сказали..., - тут до меня дошло, - Стоп, так ты веришь мне?!!
-- Конечно. Для нашего мира это вполне обыденно. Боги часто являются нам - этим ты никого не удивишь.
-- Даже так, - шумно выдохнула я.
-- О чем они тебя попросили?
-- Шазура хотела, чтобы я взяла статуэтку и отнесла ее в храм богини Эрмиадиды... и, ни в коем случае, не отдавала ее тебе.
-- Она объяснила почему?
-- Да. Они сказали, что за тобой следят, и как только ты получишь статуэтку, тебя убьют.
-- Попытаются, - в глазах Франчиаса загорелись озорные огоньки, - Отец никогда не оставит своих попыток. Не в его это характере.
-- Твой отец хочет убить тебя?! - ужаснулась я.
-- Да, - улыбка глирта приобрела хищный оттенок, - с регулярным постоянством, раз в сто лет, с момента моего появления в его неприлично долгой и скучной жизни.
Я закашлялась.
-- Не понимаю.
-- Он терпеть меня не может, и всеми правдами и неправдами стареется избавиться от меня.
-- Как ты можешь так спокойно говорить об этом, - изумилась я, - зная, что собственный отец желает твоей смерти?!
-- Это уже вошло в привычку. Он строит планы - я их разрушаю. Это не позволяет ни мне, ни ему закостенеть.
-- По твоим словам выходит, что у вас полное взаимопонимание.
Франчиас улыбнулся.
-- Пожалуй.
-- Тогда я не совсем понимаю, почему Шазура так бурно отреагировала, когда я сказала, что отдам статуэтку тебе?!
-- Кто ее знает. Возможно, она имела в виду кого-то еще. У меня достаточно врагов, которые спят и видят, как очередной подосланный ими убийца, наконец, вырежет мне сердце и принесет им на эртийском подносе. Месть, Нина, это блюдо, которое подают холодным. Хотя в случае отца, я назвал бы это искуплением.
-- Чьим?
-- Его перед своим народом. Я ведь полукровка.
-- Но по тебе не скажешь.
-- Да, во мне мало примеси, но она есть, и из-за нее отец ненавидит и боится меня. Раньше я этого не понимал, думал, что чем-то провинился перед ним. Пытался подражать ему, старался стать таким же, как он. Делал все, чтобы отец гордился мной.
-- И что случилось? - Я подалась вперед, сцепила руки у него за спиной и положила голову на грудь, чтобы слышать биение его сердца.
-- Я подслушал разговор отца с его последней женой. Он говорил: что я вовсе не должен был родиться, что это было противоестественно; что он и рад бы избавиться от меня, но чтобы он не предпринял все идет наперекосяк, словно сами боги оберегают меня; что он очень хотел бы использовать мою силу, но слишком боится реакции общественности и родственников моей таинственной родительницы.
-- Так, ты не знаешь кто она?
-- Нет. Она отправила меня к отцу, как только я достаточно окреп, чтобы вынести долгую дорогу. Меня даже вывозили под прикрытием непроглядной ночи, запихнув в корзину с грязным бельем.
-- Ужас. Как так вообще можно?!
-- Можно, шини. Я нелюбимый сын, у меня было тяжелое детство. Единственное время, которое я мог бы назвать счастливым - это время, которое я провел в семье своего старшего брата.
-- Станисласа?
-- Да.
-- Что между вами произошло?
-- Отец не пожелал признать меня и отдал на воспитание в семью своего первенца. Супруга Станисласа была очень хорошей глиритой, но, к сожалению, не могла иметь детей, и всю свою нереализованную материнскую любовь она перенесла на меня. Когда мне исполнилось сто семьдесят, она заболела. Станислас тогда нес службу на границе Сийрита. Предчувствуя ее скорую смерть, я попросил слугу сообщить брату о том, что она зовет его. Ответ был краток: он не может ослушаться приказа отца, и вынужден остаться в крепости. Всю ночь она металась и звала его, а я сидел рядом и держал ее за руку... до самого конца. Я не смог больше находиться в их доме. Я ушел. Пошел вольным наемником на те же границы.
-- Но тебе было...
Франчиас, все это время, стоявший инертным столбом, обнял и прижал меня к себе, подбородком уперся мне в макушку, и я услышала, как он проглотил слюну.