17 сентября 1988 года
Вот, наверное, и все...
Полковник Попов понял, когда его повели не по той же дороге, по которой он шел в прошлый раз — на второй этаж, к кабинетам для допросов. Вместо этого его повели... похоже на выход повели.
Может и тут шлепнут. Спишут на побег.
Ему не было страшно, ему было досадно. Когда он пришел к КГБ, он знал, что такое может быть, провалившегося разведчика ждет расстрел. Психологически — он был готов к этому: у всего есть своя цена. Ему было досадно то, что он умрет — а эти твари останутся. И смогут сделать что-то еще, перед тем как кто-то их остановит. Но остановит обязательно, другого просто быть не может.
Ему было досадно то, что своей смертью — он... убьет семью. Окончательно убьет. Он не был ни хорошим мужем, ни хорошим отцом, потому что работа разведчика заключается в молчании... молчании, молчании, молчании. Он не мог говорить о том, что он делает ни с женой, ни с кем-либо другим — и даже то, как он умрет — будет тайной.
Решетка. Еще одна.
Больно было и за тех, кто здесь живет. Он мало знал армян — но и того, что знал — было достаточно. Он не верил в то, что здесь одни бандиты, он с близкого расстояния видел лица на митинге — это были светлые лица! Это и было самое страшное.
Им противостояли советские люди. Которые просто хотели что-то изменить. Сделать жизнь лучше и не знали как. И те, кто все это устроил, кто убил Дохояна, кто взорвал аэропорт, вот они то, отлично понимающие, что они делают — они то вели армянский народ, горячный и несдержанный — к крови. К большой крови.
Потом — покатится по наклонной, когда кровь будет рождать кровь. Он видел это в Афганистане...
— Пошел! — его пихнули в спину
В дворике — автозак. Начкар чуть в стороне, двое с дубинками...
— Чо, один?
— А сколько вам надо? Давай. Расписывайся...
И эти люди — они просто выполняют свою работу. Предательство наверху, и эти люди сами того не подозревая — ведут республику к войне.
— Все?
— Я полковник КГБ! — заорал Попов, надеясь, что кто-то услышит, но получил литой резиной по почкам и захлебнулся к хлынувшей в рот желчи...
— Глохни. Пошел! Пошел!
Лязгнула дверь.
— Так. Повнимательнее, особо опасный.
— Есть... — пробормотал солдат конвойного полка, устраиваясь на скамейке, и добавил — на ж... шерсть.
— Товарищи, я полковник КГБ. Меня похитили — еще раз попробовал Попов — вы комсомольцы? Я дам вам номер телефона
Солдат от души треснул дубинкой по прутьям решетки
— Заглохни...
Его тоже можно было понять. Жизнь не сахар. Изо дня в день он видит настоящие отбросы: убийц, насильников, грабителей, извращенцев. Слышит их речи, видит их повадки. Ради того, чтобы получить хоть один шанс уголовники способны на все. И нет никакого способа выполнять эту работу — кроме как засунуть души прекрасные порывы в одно место и просто делать, что говорят. Какой смысл ему — выделять именно этого: мошенники и не такое наговорят, такие мастера есть. Полковник КГБ, ишь ты...
Автозак тронулся. Он был, как и все автозаки — старый, забитый дорогами, но все еще ходкий, машина служебная, организация полувоенная, за машинами следили. Ирония жизни заключалась в том, что такие вот ГАЗоны — делали сами заключенные, в колонии, в поселке Сухо-Безводное...
Остановились, скрипнули тормозами. Контроль. Голоса солдат, раздраженный, профессионально сорванный голос начкара. Ему — нахрен не надо мотаться под ночь, скорее бы сдать заключенного куда надо и вернуться...
Попов вдруг осознал то, что он должен был понять сразу — автозак пуст. Ни одного заключенного, только он один...
Никогда, ни при каких обстоятельствах — никто не отправил бы ГАЗон за одним заключенным. Всегда подгадывали так, чтобы был полон кузов, не хватало ни машин, ни конвоев, ни бензина. Следаки — подстраивались, чтобы делать выводки... а тут пустой кузов.
Да... попал ты, брат... попал. Похоже тот парень оказался идейным — только не в том направлении. Идейным националистом.
Начкар? Навряд ли, этот, похоже, настоящий. Они не подчиняются местным, они подчиняются напрямую Центру, поэтому смазать их труднее. Если только деньги посулили. Но нахрена? У любого, кто связан с УИН — есть приличные возможности зарабатывать: купленная в магазине простая пачка чая — за решеткой уйдет в пять раз дороже. Записка — может стоить штуку, тысячу рублей, если по хозяйственным делам — то и больше, там миллионами ворочают, тузы. Начкар не дурак, он офицер, не может не понимать, что творится в республике. И вряд ли он будет связываться с делом, которое сулит высшую меру.
Да и как? Остановить машину? На глазах у солдат? А если заложат? Доверять никому нельзя, даже если заплатить.
Тогда кто? Солдаты?
А больше и некому. Скажут, что напал... да мало ли придумают...
Попов вспомнил дело... его расследовал не он, КГБ подключилось, поскольку дело было резонансным. В вагоне — обычном Столыпине, идущем на север — один из солдатиков — конвоиров взял автомат и расстрелял семерых сослуживцев. Насмерть пятерых, двое чудом выжили. Когда начали разбираться — серьезно разбираться, невзирая на чины — выяснилось, что солдатик был совсем молодым и старослужащие над ним издевались, в конце концов — совершили с ним акт мужеложства. Засиженные авторитеты — в разговорах по душам (давать показания западло, а поговорить даже с ментом о том, что видел вполне можно, если тема приметная и братвы не касаемая) называли происходившее в вагоне среди солдат-конвоиров беспределом.
Черт знает, какие эти...
Попов стал внимательно вслушиваться. Не может быть, чтобы смазали всех. Кто-то один...
Кто?
— Зырит... — сказал один из солдатиков — злой...
— Да брось, салага... — ефрейтор, старший в команде лениво поддел сапогом звякнувшую решетку — сконил что ли? Он там а мы здесь?
— Да не...
— Сканил... — уверенно сказал ефрейтор — сапоги за то мне отдраишь. Утром встану — чтобы муха на них не е...сь.
Возражений это не встретило...
Какое-то время ехали молча. Потом солдатик поинтересовался
— Тащ ефрейтор, а может он — того?
— Чего? Такие не дохнут...
— Да я не про это. Может он... и впрямь из КГБ?
— Ага. Ты больше слушай, Шалидзе. Они тебе и не то на уши навешают. Артисты...
Ефрейтор опять лениво стукнул сапогом по решетке
— Не... Салага ты еще. Вот послужишь с мое... увидишь.
— А чего?
— Чего — чего... Ну, к примеру, зэчек возить. Это совсем другой коленкор, да... Такие есть чиксы...
— Красивые, да?
Ефрейтор заржал
— У тебя было ваще? Или так, целкой в армию пришел?
— Ну, было... — буркнул солдат, и уже по заминке все стало понятно.
— Ага. Дурак ты, Шалидзе. Ладно слушай старшего по званию. Короче, все эти б..., что на зону идут, они в общем, до мужика голодные бывают. А чего — в зонах то их ни одного мужика не бывает, ты прикинь? А им — тоже охота, ну, как нам. Вот едет она, думает, сколько ей намеряют. Как не по...хаться напоследок. Тут то и лови момент.
Явный идиот. Неужели притворяется?
— Тут была одна, четыре месяца назад. Ее по мокрой статье вели, мол, е...я своего грохнула. Короче, она в хате жженой бумагой. Да свекольным соком такой макияж себе сделала, закачаешься. Пока ехали, мы ее все... прямо через решетку, да...
Ефрейтор уже плыл по волнам воспоминаний...
— Ты только осторожнее, молодой. Резинка есть?
— Это... презерватив, да?
— Резинка. Без резинки нельзя, что намотаешь — потом не вылечишь. Сорок уколов в ж... — оно тоже не сахер — махер.
— И что? Все так сразу дают? — рядового явно заинтересовала тема.
— Ну, не все. Договариваться надо уметь. К примеру — многие за пачку сигарет — запросто тебе соснут. Или скажешь — мол, в туалет не выведу, ссы под себя. Ну и...
Ефрейтор покровительственно похлопал солдатика по плечу