Тишина пустой платформы оглушала. Мгновение – и она взорвалась людскими криками и топотом ног.
Словно бы кто-то переключил кадр в неведомом кино - станция моментально наполнилась людьми.
Где-то в подсознании Орловский понял – он попал в тот день, когда свершился ядерный апокалипсис.
Осознание этой страшной истины оглушило и без того впавшее в ступор сознание. Он почувствовал, как ноги стали ватными, ледяная дрожь страха пробежала по телу, и он наверняка упал бы, если бы не прижался к шершавой поверхности колонны.
Отчаяние, ужас и боль читались на лицах людей. Они были совсем рядом, но не видели его – лихорадочные, безумные взгляды, не останавливаясь, пробегали по тому месту, где он стоял, будто бы сейчас он являлся бесплотным призраком.
Гул голосов нарастал, люди прибывали, заполнив почти всю платформу.
Раздавшийся мощный басовитый гул перекрыл гомон толпы.
Люди невольно, в едином порыве, повернулись в сторону звука.
Огромная стальная плита гермозатвора, с хрустом взломав декоративную обшивку стены, поползла по металлическим направляющим.
Кто-то истерично завизжал, людская толпа взвыла нестройным многоголосьем.
- Герма закрывается! – раздался чей-то крик. - Скорее!
Этот вопль, озвучивший и без того очевидное событие, сработал как катализатор.
Сотни людей рванулись вперед, сбивая и растаптывая себе подобных, стремясь успеть протиснуться в быстро уменьшавшийся проход.
Рев толпы стал оглушительным.
Паника и истерия распространились мгновенно, сорвав с людей хрупкий налет цивилизованности. Теперь ими владело только одно желание – выжить. Инстинкт самосохранения, дремавший на донышке сознания, бросал вперед; лица были искажены животным страхом… и злобой.
Но заложенные природой инстинкты оказались бессильны перед бездушной автоматикой.
Орловский стиснул зубы, с трудом сдержав накатившую волну отвращения, когда увидел, как бронированная плита гермозатвора сомкнулась, с хлюпающим звуком расплющив тела нескольких слишком торопливых человек. Отрубленная рука отлетела в сторону обезображенным куском плоти. Кровь брызнула широким веером, разукрасив мраморные стены ярко-красными каплями и упав на лица людей багровым дождем, добавив в многоголосый гул тонкие ноты истеричного визга. Изуродованные куски тел тут же исчезли под ногами беснующейся толпы.
В воздухе повис отвратительный сладковатый запах. Людская толпа ревела нестройным многоголосьем; десятки рук колотили серую плиту гермозатвора, теперь превратившуюся в неподвижный монолит на многие годы.
Одни истерично кричали, другие выли, не в силах терпеть разразившийся кошмар, третьи просто закрыли голову руками, стараясь отгородится от ужасной реальности…
Орловский зажмурился, с судорожным свистом втягивая ставший густым и липким воздух – он не хотел этого видеть!
Это был ад, страшный в своей простоте и ясности.
Ад, который сотворили люди…
Легкий укол в мозгу заставил вздрогнуть.
Уже знакомое прикосновение изнутри разлилось в сознании.
«Ад – это особая милость, которой удостаиваются те, кто ее упорно домогался,- прозвучал безликий голос. - Вы, люди, находите в жизни только то, что сами в нее и вложили. Помни об этом… Все может быть иначе…»
Орловский встряхнул головой. Ощущение чужого присутствия внутри стало невыносимым, сладковато-приторный запах пролитой крови выворачивал наизнанку…
Мгновение – и все исчезло.
Он вновь стоял на платформе. Вокруг сновали люди, с гудением подходили поезда, легкий сквозняк доносил запах разогретого металла и машинного масла.
Все было по-прежнему.
… Все может быть иначе…
Последняя фраза неведомого существа стыла в мозгу.
Профессор хрипло выдохнул и потер руками залитое холодной испариной лицо.
Он искренне надеялся, что все будет иначе…
… Орловский ждал этот день шесть лет.
Память о страшном эпизоде, увиденном на Полянке, не потускнела и не стерлась со временем. Наоборот, она превратилась в неугасимый огонек где-то на дне сознания, молчаливое напоминание о возможном судном дне.
В это утро он не пошел на работу, а приехал на то место, где впервые увидел разрушенную Москву, выбравшись с Павлом из будки воздухозаборника.