— А теперь, милостивые государыни и милостивые государи, извольте обратить внимание на то, что я скажу. — Макс остановился на мгновение и обвел всех испепеляющим взглядом. — Оставим в стороне Маргариту, Мефистофеля, все побочные мотивы. Один только Фауст. Или Фауст и Гёте. Кем был последний? Поэтом, дипломатом, министром, ловеласом. Был ли он кем-то еще? Нет! Был ли чем-то более значительным? Пожалуй, тоже нет! А кто такой Фауст? Гений, сверхчеловек, почти Бог. Но является ли он таковым в действительности? Разумеется, нет! Ведь в действительности Фауста нет и никогда не было. Мог ли поэт его скопировать, срисовать, взять из жизни? Нет! Где образец? Богов на земле не встретишь. Гёте, человек мудрый, глубокий, одаренный, но всего лишь человек, воссоздал существо абсолютно совершенное, сверхчеловеческое, всемудрое, не лишенное страхов, сомнений, даже недостатков, но кто смеет сказать, что в этом нет божественного начала? Жалкий человеческий ум сотворил почти абсолют. — Макс крякнул, кашлянул, налил в рюмку коньяку, залпом ее осушил, пригладил волосы и чуть тише произнес: — Я говорю — почти, ибо не уверен, что можно сказать — целиком. — Поднял руку вверх, и присутствующие проследили за его указательным пальцем, словно загипнотизированные, а Макс воскликнул: — Фауст мудрее Гёте! Это не преувеличение, дамы и господа. Мудрее и величественнее. А ведь его нет, не было и не будет. И это самое потрясающее. Вы только что употребили слово «поэзия». Я предостерег бы от этого. Не сравнивайте девичьих альбомов, исписанных глупостями, с поэзией. Это неприлично. А что касается Гёте, то рекомендую перечитать его заново.
Казалось, шокированное общество на мгновение смолкнет. Но, к счастью, этого не случилось. С подоконника сорвался рыжеволосый веснушчатый малый и, рейтановским[12] жестом теребя элегантный жилет, воскликнул:
— А я вас, пан Рогойский, еще раньше слыхал. Вы тогда тоже о поэзии говорили. Видно, это ваш конек, на нем вы въезжаете в шляхетские дома, но не Пегас, мой дорогой, не Пегас. Вы тогда тоже иностранную поэзию нахваливали. Вот объясните мне, пожалуйста, как можно хвалить какого-то шваба, картофельную душонку, прусского солдафона, не упомянув ни разу о нашем гениальном Адаме Мицкевиче и о других великих поэтах? В каких еще стихах вы сыщете такие замечательные строки, как в его инвокации, в его молитве Марии Остробрамской[13], королеве Польши, заключающей в себе… — Тут мужчина подскочил к Максу — большой, тяжелый, с усиками, покатыми плечами и увесистым задом, похожий на кенгуру. — Где вы все это найдете? Там? — И он ткнул пальцем на запад. — А может, там? — И он указал на восток. — А концерт Янкеля[14], да, Янкеля, который шпарит на цимбалах так, что земля дрожит, напоминая всем о национальных бедах, хотя сам-то… сам-то… да… еврей, еврей… тут отрицать не приходится. И все-таки. А генерал Домбровский[15] как там выведен!..
Факт, что Янкель оказался евреем, несколько поумерил пыл рыжего, и даже генерал Домбровский не очень помог.
— Вы задали мне вопрос? Мне надлежит вам ответить? — Макс расставил ноги и наклонил голову — невысокий, плечистый, бронзовый от загара.
— Да, задал, мой дорогой, задал! — воскликнул его оппонент, посмотрев на присутствующих, которые подбадривали его взглядами, исполненными надежды и поощрения, за исключением брюнета у стены, разобравшего тем временем ружье и потерявшего какие-то винтики.
— Графомания! — процедил Макс сквозь зубы.
— Графомания, да? — завопил рыжий.
— Вы дали пример графомании из творчества вдохновенного, но среднего поэта. Мицкевич обладал способностью легко слагать стихи. Можно сравнить с молотьбой цепами: широко, сплеча и без всякого смысла. Он создал несколько мало-мальски пристойных пьес, но и там опасно балансирует на грани дешевки и дурного вкуса. Сравнение его с Гёте лишено смысла. Я бы даже не пытался сравнивать его с Пушкиным.
И вот тут воцарилась тишина. Тронский, перенесший столь мучительные минуты, что теперь ему было уже все равно, тихо и ласково осведомился, бывает ли у кого-нибудь так же, как у него: отрыжка душистым васильком после котлет из дичи. Но никто не обратил на это внимания, лишь глянули друг на друга и не знали: по домам или как? Рыжий укатился вновь на подоконник. Зося перестала листать альбом. Часы в деревянном футляре с оленем святого Губерта тикали на стене. Белая борзая вытянула лапы. Из деревни доносился собачий лай.
12
Рейтан, Тадеуш (1741—1780) — национальный герой, выступивший в сейме 1773 г. против раздела Польши.
15
Домбровский, Ян Генрик (1755—1818) — военачальник, принимал участие в восстании 1794 г., позднее создатель польских легионов в Италии.