В середине ноября, в столь сумрачный полдень, что даже в хате пришлось жечь коптилку, в одном из хуторов над картой с обтрепанными краями склонились трое. Один из них курил сигару, роняя пепел на стол. Пепел угодливо смахивал болезненно тощий блондин с хлюпающим носом.
— Где? — спросил человек с сигарой.
Тощий блондин, чей поношенный и выгоревший мундир штабс-капитана поражал воображение той же элегантностью, какой поражает залетных воробьев холщовый мешок на пугале, — повел пальцем с грязным ногтем по контуру главного выступа, расцвеченного красными кружочками и треугольничками.
— Где? — прозвучал вновь вопрос. — Пожалуйста, по очереди и точнее.
— И здесь, и здесь, ваше превосходительство, да, да, всюду… — Блондин намеревался сказать что-то еще, но громоподобное чиханье прервало его речь, и над столом повисло облачко, от которого генерал отскочил с выражением гадливости на лице.
Прежде чем вступить вновь в кружок света, он проворчал с нескрываемым отвращением:
— Ну конечно, у людей болезни, я понимаю, золотуха там, насморк, то да се, но послушайте, Ланской, как можно без платка… Смотрите, всю карту обсморкали. — И, обращаясь с раздражением к рослому брюнету, забрызганному грязью и навозом, рявкнул: — Сколько людей за рекой?
— Из тех, кто был там раньше, около пятисот. Несколько дней назад подошло подкрепление с востока. Но их численность и состав точно неизвестны, ваше превосходительство.
— Кто привел?
— Полковник Станков, а может, Станкевич, что-то в этом роде, во всяком случае, от генерала Казановича.
— Вооружение?
— Не самое лучшее. Ждут артиллерию.
— Когда должна подойти артиллерия?
— Неизвестно, ваше превосходительство.
— Отходим.
Генерал с сигарой в зубах, в наброшенном на квадратные плечи френче стремительно прошелся по хате, затем остановился, расставив свои кривоватые ноги, перед офицером, докладывавшим положение, и крикнул с раздражением, с яростью, с обидой:
— Отходим! Надеюсь, ясно, Печененко?!
Граната зашипела, прокатилась еще несколько метров по желтой мокрой траве и ухнула, обдав фонтаном земли с десяток людей, замерших между подбитой английской танкеткой с раскуроченной гусеницей и баррикадой из досок, дышл, ящиков с надписью «Corned beef»[7] и обломков забора. Из-за баррикады ударил пулемет. Стрекотание вновь прервала мортира, шарахнув откуда-то из-за пологого холма, метрах в ста правее. И тут же из дубравы посыпались скрюченные фигурки в матросских бушлатах нараспашку, двухцветные ленточки развевались на ветру. Из-за баррикады кто-то в ярости проорал:
— Идите, идите сюда, красные ублюдки, сыщется для вас и молитвенничек, и брошюрка, трепаная ваша мать! — после чего очереди из двух пулеметов прижали морячков к, земле.
Рогойский отодвинул какой-то узел, упершись винтовкой в шкворень перевернутой вверх колесами повозки, ждал конца очереди и внимательно целился. Откуда-то сзади примчалась галопом тачанка, обдав его грязью. Высокий мужчина подбежал, горбясь, и прошептал, словно сообщая тайну и опасаясь, что все по ту и по эту сторону баррикады попытаются, навострив уши, ее услышать:
— Я приготовил лошадей, думаю, пора сматываться.
Рогойский ничего не ответил, старательно целясь в поднимавшихся с земли матросов. Выстрел оказался метким, краснофлотец согнулся пополам, пробежал еще несколько шагов и рухнул.
— Второй, — буркнул Рогойский, перезаряжая.
Вновь из-за соседнего холма ударила мортира, и вновь фонтаны земли и грязи, клочья дернины осыпали обороняющихся. На этот раз не все отряхнулись — кое-кто неподвижно распластался ничком, а один, с вырванным куском мяса в спине, с обнаженными ребрами, пополз на локтях и коленях в сторону повозок.
— Неужто никому не совладать с этим дьяволом? — простонали рядом.
Старший офицер в забрызганной грязью большой не по росту шинели поднялся на колени и, повернув назад бледное лицо, крикнул:
— Абраков, Познацкий!
Двое похожих друг на друга юношей, которые, казалось, были не только братьями, но и близнецами, подбежали, согнувшись. Офицер указал рукой на холм, из-за которого била мортира. Юноши кивнули и, засовывая гранаты за туго затянутый и без того пояс, поспешно и вместе с тем с предосторожностями поползли в направлении вражеской огневой точки. Красные, которых то и дело вжимали в землю пулеметные очереди, продвигались тем не менее вперед, и от баррикады и повозок их первые ряды отделяло теперь не более двухсот шагов. Из дубравы меж тем сыпались все новые фигурки, формируя шеренги, приближаясь перебежками.