Старичок неуверенно подошел. Зулейха спросила:
— Вы не ушиблись, когда упали?
У Баба-эфенди было приятное лицо. Он принялся смеяться вместе с ними. С одной стороны, он уверял, что ему было совершенно не больно, но потом повернулся затылком и, раздвинув длинные белые пряди волос, показал огромную шишку.
— Не больно, но испугался порядком…
— Из-за чего?
— Да головой стукнулся о крышку гроба… Не умер еще, а чуть сам в гроб не лег!
По манере разговора стало ясно, что старик был шутник. «О крышку» он произносил как «о крыску», «ещё» как «есё».
И в то же время он был очень воспитанным. Отказался идти рядом, как предложила ему Зулейха, и шел сзади. А когда к нему обращались, все запахивал полы пальто, чтобы скрыть ветхую одежду под ним.
Они дошли до пристани.
— Всего вам хорошего, Баба-эфенди… — сказала Зулейха, пожимая ему руку: — Я только хочу у вас спросить… Мне вдруг интересно стало. У вас такие зубы белые… Они у вас вставные?
Критянин улыбнулся:
— Хоросо би так, ханум-эфенди, я би их продал усе давно, а на деньги поесть би купил…
Ответ старичка вновь всех рассмешил. Зулейха обратилась к мужу:
— Может, нам отдать Баба-эфенди и остальные вещи доктора?
Юсуф покачал головой:
— Не получится… Прежде чем раздать, сначала мы обязаны представить их властям, чтоб все было по закону.
— В таком случае, если позволите, я тоже сделаю маленький подарок…
Но кроме денег давать больше было нечего. Несмотря на крайнюю нужду, старик ну никак не походил на нищего, поэтому Зулейха стеснялась вытащить руку из сумки.
Когда пришел момент расставаться, Зулейха вдруг сказала:
— А ну-ка, Баба-эфенди, поплыли-ка с нами.
Старик подумал, широко улыбнулся на эту шутку, которую и в мечтах себе представить не мог:
— Ну, поплили…
— Вы не пожалеете, что уедете отсюда?
Старичок снова улыбнулся и пожал плечами:
— А караван-сараи, детисек да бани мы на кого оставим?
На этот раз вмешался Юсуф и сказал Зулейхе:
— Вы знаете… Я думал на полном серьезе о том, о чем вы сказали в шутку. Мне кажется, он прекрасно поладит с остальными обитателями особняка…
У Зулейхи сердце застучало в груди, глаза блестели. Долго препираться с Баба-эфенди не пришлось. Он даже не спрашивал, куда они едут, этот старичок с всклокоченными волосами и бородой, был готов следовать за ними, словно огромная пастушья собака, вдруг оставшаяся без хозяина.
Юсуф не сомневался, что это событие обрадует всех на «Ташуджу» и поможет преодолеть то невеселое настроение, которое установилось на нем в последние дни.
Старику оказалось нечего больше здесь делать, вещей у него тоже не было. Он лишь сказал кому-то на пристани, по виду носильщику:
— Сынок… Я уеззаю… Передавай поклон моим знакомым… Я им больсе ничего не долсен…
Это значило, что все дела были закончены. Но когда старик, произнося «бисмилля»[112], подобрав полы пальто, поднимался в лодку, Зулейха рассмеялась:
— Но только одно условие, вы не подниметесь на борт в этом пальто и кепке… Я подыщу вам что-нибудь на пароходе.
Глава двадцать пятая
Смерть доктора не навела страх и тоску на «Ташуджу».
Всего несколько ночей не звучали музыкальные трели музыканта с Сакыза, а команда рано расходилась спать.
Баба-эфенди, как был в пальто доктора, в таком же виде залез и в постель в каюте и крепко заснул. Каюта эта на самом деле предназначалась помощнику капитана. Только из-за уважения к Юсуфу в этот раз ее передали в пользование доктору. Старик в своем нынешнем социальном положении не мог в нее даже заглядывать. Но помощник капитана боялся переселиться в каюту, где недавно умер человек, и потому по собственному желанию отдал ее старому критянину.
Баба-эфенди оказалось столько лет, что он мог по возрасту быть отцом доктора. Но тело его было таким же здоровым, как и его зубы. Облачившись в брюки Юсуфа и его же спортивную рубашку без рукавов с глубоким воротом, он бродил по пароходу, словно оставленная без присмотра овчарка, и во все совал свой нос.
У Баба-эфенди были все повадки деребея. Не прошло и двух дней, как он стал лезть во все, что происходило на борту «Ташуджу». Он придирался ко всем и всему: и как кок чистит картошку, и как капитан отдает приказания.
Но все приступы злости команды он сразу же оборачивал в шутку. Да к тому же он давно вышел из того возраста, когда на него можно было сердиться, а потому все относились к нему снисходительно, даже по-своему полюбили.
112
Бисмилля — «Во имя Аллаха (всемилостивого и милосердного)» — слова, произносимые мусульманами перед началом какого-либо дела.