Вера знала, что он любит ее, она тоже его любила, но только как ребенка, как если бы он был ее сыном. Он любил ее безумно, но был с ней тих, кроток, словно раз и навсегда согласился довольствоваться тем, что она была готова ему дать, не требовать ничего больше. Может быть, оттого, что все их отношения начались в городе, где он никогда не понимал, как нужно себя вести, что тут позволено, а что нет, она знала, что он никогда не рискнет сделать хоть что-то, что сейчас или когда-нибудь позже огорчит ее, о чем она будет сожалеть. Поэтому она чувствовала себя с ним в безопасности, была спокойна и умиротворена.
Когда Вера с мужем и дочерьми только приехала в Грозный и их с Эсамовым познакомили, она тут же от разных людей услышала, что он очень увлечен дочерью местного начальника НКВД. Чеченские законы на сей счет суровы, и он бы, наверное, не рискнул их нарушить, но дело еще не зашло так далеко, когда повернуть назад уже нельзя. После того, как предполагаемая помолвка отменилась, ничего криминального не произошло, хотя знатоки местных обычаев говорили ей, что, пусть не вражда, но неудовольствие между двумя семьями осталось. Это был плохой знак, и в том, что произошло, виновата была она одна. Вера всегда помнила, что из-за нее, из-за любви к ней он не породнился с семьей, которая единственная могла его защитить.
Он настолько был в ее власти, настолько послушен и зависим от нее, что и другим, и ей самой было ясно, что, пока она здесь, он ни с кем не сойдется. Ее это огорчало, ей всего этого было чересчур много, и часто, устав, она ни с того, ни с сего заводила разговор о его браке. Так было и в горах, и в Грозном. Вера начинала, потом ждала, что скажет он; Эсамов, как всегда, уклонялся, и она, рассердившись, сама предлагала ему один вариант за другим. Еще больше она ярилась оттого, что он на все соглашался, будто и вправду по малости лет находился в полной ее власти.
Уже через полгода после переезда в Грозный Вера была в курсе всех местных проблем и отношений. Знала, кто из какого тейпа может быть ему достойной парой, находила самых красивых невест и даже делала кое-какие шаги, чтобы свести их. У нее было трое детей, но все дочери, он же как бы был готов сделаться ее старшим сыном, и она занималась им с восторгом. Я уже говорил, что он был послушен, и все же в последний момент он каждый раз ускользал, и тогда, едва они в субботу оставались одни, она приступала к нему, требовала, чтобы он ответил ей, прямо, честно ответил, чем не подходит та или эта, чего он ждет, почему не женится и не родит детей.
Его тогда было очень и очень жалко, в то же время удержаться и не смотреть на эту сцену без смеха было трудно. Он так неуклюже, беспомощно оправдывался, так юлил, что и она скоро начинала хохотать, сама сводила все к шутке. Конечно, это были странные разговоры и странные ссоры, потому что оба они прекрасно знали ответ, оба знали, что он никогда не решится сказать, что любит ее и поэтому ни на ком не женится. Она заводила этот разговор, была временами агрессивна, твердо зная, что он никогда не проговорится, ей нравилось смотреть, как он несет чушь, как неумело защищается, вообще на то, какой он смешной. Впрочем, она редко всем этим занималась долго — и потому, что быстро поспевало на углях мясо, возвращались с прогулки остальные, и потому, что ей самой становилось стыдно.
Отпуска они с Бергом по обыкновению проводили в Москве, теперь, после переезда родителей в Ярославль, останавливаясь у ее родственников. Эти две или три недели, насколько удавалось из Грозного вырваться, она целиком тратила на то, чтобы повидаться, встретиться со всеми, кого она с детства знала и любила. Это была огромная корзина, когда-то совсем огромная, но она давно прохудилась, и с каждым разом найти и собрать ей удавалось все меньше и меньше народу. Кто умирал, кто уезжал или исчезал, и все-таки живых пока было куда больше, и она с утра до позднего вечера принимала у себя, ходила в гости, снова завязывая эти бесчисленные узлы. Латать прорехи ей удавалось еще довольно легко, и она, возвращаясь обратно в Грозный, оставляла в Москве почти целой сеть, где все крепко держались друг за друга и можно было ничего не бояться.