И вот эту редчайшую собаку Меченый порешил.
…Иларион смотрит в окно, на веранду, видит перед собой мерзкую кабанью морду, и злость с новой силой душит его. Вогнать бы пулю в это обтянутое жесткой, как подошва, шкурой тело, поквитаться с убивцем за Черного.
Но теперь Иларион, даже в гневе, не потянулся за ружьем, как это сделал он в первую минуту. Права Анна, никуда на этот раз зверь от него не укроется. Вот сойдет вода, тогда не опасно выстрелом спугнуть стадо, скопившееся на базе. А пока — нельзя. Анна вовремя остановила его. Сам-то он по злобе на Меченого в первый миг и не сдержался бы.
Как сейчас видит Иларион растерзанного Черного.
Шли они с утрянки, на поясе в ремешках-петельках болтались четыре кряквы. Черный трусил впереди. Упредив хозяина, он ожидал его на тропе, а потом вновь уходил вперед.
Уже и радиоантенна над гривкой показалась, оставалось перебрести ильмешину, а там посуху до базы ходьбы пять минут.
В тот самый момент, когда Иларион подошел к ильмешине, Черный заволновался: оскалил белые ряды зубов, ощетинил шерсть на загривке. Не успел Иларион заменить патроны с дробью на жакан, как на тропу выскочил кабан. Не знал охотник, что перед ним Меченый. Потом уже, по приметному следу, опознал его.
А пока у Илариона было устремление — как можно скорее перезарядить двустволку. Времени на это дело требуется на так уж много, но его больше чем достаточно, чтоб осторожный и проворный зверь скрылся в камышах. Меченый затрещал сухостоем. И в тот же миг в Черном проснулся преследователь. С озорным визгом он бросился следом.
Позвать бы его Илариону, прикрикнуть — глядишь, и вернулся бы незадачливый гонщик, да в такую минуту разве сообразишь, что к чему.
По-дикому, обреченно взвизгнул Черный и затих, а Меченый поломился дальше в камыши.
Когда Иларион подбежал к месту схватки, Черный тихо и жалобно скулил. Из разорванной брюшины вывалились синие дымящиеся и разорванные внутренности.
Иларион сбросил наземь пояс с дичью, прислонил к завалу двустволку и опустился рядом с Черным. Он долго сидел около, гладил его шишкастую голову и тосковал, не в силах помочь чем-либо своему четвероногому другу. И все это время Черный, не открывая глаз, не переставал стонать. Боль порой, видимо, утихала. Тогда смертельно раненный пес скулил еле слышно, его жалобы в такие минуты напоминали скорее всхлипывания, нежели скулеж.
Солнце скатилось с зенита. Иларион словно очнулся и только теперь осознал, что истекло много часов, как Черный лежит при последнем издыхании, что никто и ничем ему уже не поможет, и что мучения его напрасны, ибо ранен он невозвратно.
И тогда он решился: оттянул неподатливую собачку затвора и, приложив конец ствола к уху Черного, выстрелил.
С того дня Иларион всю осень и зиму, снежную и холодную, искал встречи с Меченым. Излазил Чилимный култук, где подолгу обитал тот прежде, все окрестные ильмени и гривки, ближайшие к Быстрому морские острова, куда кабаньи выводки загодя уходят в преддверье зимы.
Тщетно. Хоть бы единый след оставил. Никакой приметаны. Более того, даже в весеннее буйное водополье на сухие пятачки Меченый не наведывался. Исчез, и весь сказ.
И на следующий сезон не было его, и еще на следующий… Так годов пять или шесть пропадал. А прошлой осенью объявился.
Анна первой с ним повстречалась.
В ту осень Иларион попал под холодный дождь, промок основательно и простудился. Да так, что все тело ломило невыносимо и горело жаром — до сорока градусов доходило. Анна уложила его в постель, не то чтоб на участок ему выехать, из дома не выпускала. Поила отварами различных трав, кутала одеялом, ставила банки на спину и грудь, жгла тело горчичниками. Троих безнадежно больных можно было бы ее стараниями на ноги поднять, не то что его одного.
И все же, когда кончились продукты и он засобирался в магазин на кордон заповедника, Анна запротивилась.
— Лежи, сама съезжу.
— Здоров я, Ань, ну гляди. — Иларион вскочил с постели и, обхватив ее, поднял на руки и закружил по комнате.
— Пусти, вот медведь, — она вырвалась из его крепких рук и все же настояла на своем: — Сама поеду, — и начала одеваться.
Видя ее упорство, Иларион не стал дальше возражать. Пускай едет. И лодкой и руль-мотором управлять она может. Анна уже не та, что была прежде. Жизнь на базе многому научила женщину и перекроила ее на свой лад. Случись ей на неделю-другую остаться одной — глазом не моргнет. И по хозяйству управится, и участок объедет. На такой срок Иларион жену не оставлял одну, но на день-другой изредка уезжал в управление.