Молодой человек в бордовом бархате по-прежнему с обожанием глазел на меня. Хотя я понимала, что никогда не стану признанной красавицей при дворе Короля-Солнце, тем не менее я научилась мастерски пользоваться тем, чем наделила меня природа. Я не могла сделать свой рот маленьким, поэтому я красила губы кармином, а в левом уголке приклеивала мушку – она называлась la baiseuse[39]. Я подкладывала материю в корсет, чтобы он казался объемнее, и выщипывала брови, так что их высокие полукружья придавали моему лицу выражение презрительной надменности. При любом удобном случае я надевала костюм для верховой езды, потому что знала: он идет мне, а когда это не представлялось возможным, то выбирала платья ярких и сочных золотистых, малиновых и изумрудно-зеленых оттенков, в отличие от кружевных платьев, которые предпочитала Атенаис. Я старалась носить самые высокие каблуки, какие только дозволялось носить при дворе, и которые лишь немногим уступали по высоте тем, что носил сам король. Моя коллекция вееров приобрела широкую известность, и я старалась не пользовалась одним и тем же веером два сезона подряд. Сегодня я предпочла веер из слоновой кости и золотистого шелка, разрисованного танцующими фигурками. Я сложила его и кончиком легонько коснулась лица под правым глазом, а потом взглянула на приятного молодого человека, дабы убедиться, смотрит ли он еще на меня. Он смотрел. Через несколько мгновений он оказался рядом и склонился над моею рукой.
– Я восхищен вашим рассказом, мадемуазель.
– В самом деле? – Я соблаговолила окинуть его взглядом. Он был молод, ему едва перевалило за двадцать, с гладкой оливкой кожей и энергичной линией подбородка. Глаза у него оказались черными, как и у меня, выдавая в нем уроженца знойного юга. Камзол его пошил хороший портной, а длинный завитый парик и пена кружев на воротнике и обшлагах означали, что он не стеснен в средствах. Каблуки у него были почти такими же высокими, как и у меня; словом, он несомненно был благородным дворянином.
– Да. Вы очень находчивы. Как вам удается экспромтом придумывать столь замечательные истории?
Я небрежно повела плечами. – Это же проще простого. А вы так не умеете?
– Боюсь, что нет. Зато у меня есть другие таланты. – Он говорил негромко, хрипловатым голосом, склонившись ко мне так низко, что я ощущала на щеке его горячее дыхание.
Я развернула веер и принялась лениво обмахиваться, стараясь не встречаться с ним взглядом.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответила я и отвернулась, словно высматривая более интересную компанию в душной и переполненной комнате.
– Например, танцы. – Он схватил меня за руку. – Вы любите танцевать?
– Люблю, – ответила я и невольно улыбнулась.
– В соседнем зале сейчас танцуют. Идемте?
– Как вам будет угодно, – сказала я, но он уже увлек меня за собой сквозь толпу, крепко и уверенно держа за руку.
Я попыталась убрать с лица улыбку, но у меня ничего не вышло. Его энтузиазм был заразителен, хотя сам он и казался мне совсем еще мальчишкой.
В следующее мгновение его рука легла на мою талию, и он повел меня под мелодию гавота. Он улыбнулся мне, и я почувствовала, как сердце замерло в груди. Я отвернулась, стараясь не сбиться с ритма.
– Мне нравится ваше платье, – заявил он. – В нем вы похожи на горящую свечу.
– О, вы очень добры, благородный господин, – насмешливо отозвалась я. – Мне тоже нравится ваш камзол. Обожаю мужчин в бархате. – Я погладила ладонью его рукав и была приятно удивлена, обнаружив под тканью твердые бугры мускулов.
– А мне нравятся женщины, которые смотрят мне в глаза, – парировал он и закружил меня так быстро, что, совершив оборот, я прижалась к нему всем телом.
Подняв глаза, я увидела, что он улыбается мне. Он был на несколько дюймов выше меня, что, должна признать, пришлось мне по душе. Для женщины я была высокой. Сестра вечно дразнила меня «каланчой» и спрашивала, не холодно ли мне там, наверху. Все-таки приятно для разнообразия не смотреть на мужчину сверху вниз.
– Во всех смыслах этого слова, – добавил он.
Я приподняла бровь.
– Ростом вы меня превосходите, но разве не вы сами только что признались, что не можете соперничать со мною в находчивости и остроумии?
– Разве я так сказал? Должен признаться, ваша красота настолько поразила меня, что я растерялся и сам не знаю, что говорю.
Помимо воли я рассмеялась.
– Если уж моя красота лишила вас дара речи, то вы положительно онемеете, попав ко двору.