— Это твоя ошибка, — говорит ему Рея, — она хотела тебя.
Слова ее дробятся, и куски их отскакивают, поднимаясь ввысь и разлетаясь по комнате. Что–то странное происходит с огнями; все стало кривым, и от всех плоских поверхностей излучается резкий свет. Сигмунд пробивается сквозь вакханалию, разыскивая Сциллу Шоук. Вместо нее он наталкивается на Ниссима.
— Мне бы хотелось сейчас обсудить с тобой чикагскую петицию по соотношению полов, — говорит ему администратор.
Когда несколько часов спустя Сигмунд возвращается домой, Мэймлон мрачно вышагивает по комнате.
— Где ты пропадал? — Она подступает к нему с расспросами. — День осуществления желаний тела уже кончается. Я искала тебя по всем видеолокаторам, по всей сети общественной связи. Я…
— Я был в Луиссвилле, — отвечает Сигмунд. — У Киплинга Фрихауса была пирушка. — Неверной походкой он обходит се и бросается лицом на постель. Сначала возникают рыдания, потом слезы, и к тому времени, как они перестают течь, День осуществления желаний тела заканчивается.
Вот и дно, Сигмунд Клавер с трудом бредет среди генераторов. Вес здания сокрушительно гнетет его. Жалобная песня турбин причиняет ему физическую боль. Он утрачивает ориентацию — странник в необъятных недрах. Как огромен этот зал — необъятная коробка, размещенная глубоко под землей так велика, что световые шары на потолке едва освещают далекий бетонный пол. Сигмунд крадется по узкой галерейке между потолком и полом. В трех километрах над его головой роскошный Луиссвилль: ковры и портьеры, паркет из редких пород дерева, мундиры, знаки власти — все это сейчас далеко от него. Он вовсе не собирался идти сюда, так глубоко. Он предполагал сегодня посетить Варшаву. Но как бы то ни было, здесь он впервые. А задержавшись здесь, он испугался. И начал сам себе отыскивать оправдание. Если б он только знал! Внутри него страх. Он не узнает сам себя.
Он касается руками поручней галереи. Металл холоден, пальцы дрожат. Со всех сторон доносится неумолчный пульсирующий гул. Где–то недалеко район спусков, направляющих в энергетические реакторы твердые отходы: отбросы всех сортов, старую одежду, использованные информационные кубики, обертки и упаковки, тела мертвых, а при случае и тела живых. Все это скользит по спиральным путям и сваливается в прессы. А оттуда по транспортерным лентам — в энергетические камеры. Вот так — без отходов, без потерь высвобождается тепло для генерирования электричества. Именно в это время нагрузка очень велика. Свет горит в каждом помещении здания. Сигмунд закрывает глаза, и перед ним встает видение гонады 116 с ее 886–ю тысячами людей, связанных огромным пучком проводов. Гигантский человеческий коммутатор.
«А я больше не включен в него. А почему я вдруг больше не включен в него? Что со мной случилось? Что со мной происходит?»
Через воздушный мостик он проходит по генераторному залу и попадает в туннель с гладкими стенами; он знает, что за этими глянцевыми, обшитыми панелями стенами проходят линии передачи, по которым подастся к вспомогательным системам энергия. А вот и перерабатывающие установки: мочепроводы, фекальные регенеративные камеры. Это все составляет удивительную опору, благодаря которой живет гонада.
Вокруг ни души. Гнетет одиночество. Сигмунд вздрагивает. Ему бы нужно подняться в Варшаву, но он, словно школьник–экскурсант, продолжает бродить по коммунальному центру на самом нижнем этаже гонады, прячась здесь от самого себя. Из сотен защищенных отверстий в полу, стенах и потолках за ним следят холодные глаза электронных наблюдателей.
«Я — Сигмунд Клавср из Шанхая, 787–й этаж. Мне 15 лет и 5 месяцев. Имя моей жены — Мэймлон, сына — Янус, дочери — Персефона. Мне положено работать в качестве консультанта в Лу–иссвилльском центре общественных отношений, и в последующие 12 месяцев я, несомненно, получу перевод на самые высшие этажи этой гонады. Поэтому я должен радоваться. Я — Сигмунд Клавер из Шанхая, 787–й этаж».
Он кивает электронным наблюдателям. «Привет! Привет!» Он — будущий лидер. Нервно приглаживает взлохмаченные волосы. Здесь, внизу, он провел уже час. Пора подниматься в Варшаву.
Ему слышится голос Реи Шоук–Фрихаус, доносящийся словно с записи, вмонтированной в коре его мозга: «На твоем месте, Сигмунд, я бы расслабилась и постаралась бы просто больше радоваться. И не заботиться о том, что люди думают или не думают о тебе. Впитывай человеческую природу, поблуди в Варшаве или в Праге. Посмотри, как живут простые люди». Проницательные слова. Рея — мудрая женщина. Ну так вверх, вверх!
Остановившись около люка с надписью «ВХОД ВОСПРЕЩЕН», ведущего в один из блоков компьютера, Сигмунд теряет несколько минут, стараясь унять дрожь в правой руке. Затем он торопится к подъемнику и приказывает поднять себя на 60–й этаж. В самую середину Варшавы.
Здесь узкие коридоры и несколько спертая атмосфера. Это город необыкновенной плотности населения, и не только из–за того, что его жители так неблагоразумны в своей плодовитости, но и потому, что большая часть площади города занята производственными комплексами. Несмотря на то что здание города здесь гораздо шире, чем в его верхней части, жители Варшавы размещены на относительно небольшой жилой зоне. В Варшаве размещены и машины, которыми производятся другие машины. Волочильные станы, токарные станки, калибровальные, прокатные, сборочные — сплошные производственные нагромождения. Большая часть работ автоматизирована, но для людей работы хватает: загрузка конвейеров, сопровождение изделий, управление на разветвлениях лифтов, маркирование законченных изделий по их месту назначения. Как–то в прошлом году Сигмунд доложил Ниссиму Шоуку и Киплингу Фрихаусу, что почти все, что делается на производственных этажах трудом человека, может выполняться машинами; вместо использования тысяч людей в Варшаве, Праге и Бирмингэме можно создать полностью автоматизированную замкнутую программу с несколькими контролерами для того, чтобы наблюдать за созданными системами, и с несколькими наладчиками на всякий случай, например для наладки машин. Шоук выслушал его тогда и покровительственно улыбнулся:
— Но если бы они не работали, чем бы все эти бедняги заполнили свою жизнь? — спросил он. — Не думаешь ли ты превратить их всех в поэтов, Сигмунд? Или в профессоров истории гонады? Разве ты не видишь, как отчаянно мы ищем для них занятие?
Сигмунд смутился от своей наивности. Это был редкостный промах в методологии управления. Ему еще и до сих пор неловко за этот промах. В идеальном государстве, полагает он, каждая личность должна выполнять значимую работу. И он мечтает, чтобы гонада стала идеальным государством. Но из–за человеческой ограниченности вмешиваются определенные практические соображения. И вот — надуманная работа в Варшаве, погрешность теории.
Ну, выбирай дверь. Скажем, 6021–ю. Или 6023. Или 6025. Странно видеть двери, несущие четырехзначные номера — 6027, 6029. Сигмунд берется за ручку двери, колеблется в приступе внезапной робости. Он представляет себе мускулистого и волосатого, ворчливого работягу мужа и неприбранную утомленную его жену. А он собирается вторгнуться в их интимную жизнь. Он представляет их затаенную реакцию на нарядную его одежду. «Что здесь нужно этому шанхайскому денди? Разве для него не существует правил приличия?» И так далее. И тому подобное. Сигмунд чуть не спасается бегством, но сдерживается. Они не посмеют ему отказать, ни под каким видом. И он открывает дверь.
В комнате темно, светится только ночник; глаза постепенно осваиваются, и он видит на постели спящую пару и пятерых или шестерых детей в детской подвесной койке. Он подходит к постели и останавливается над спящими. Мужчина и женщина, занимающие это жилье, оказываются совершенно не такими, какими он их себе представлял. Они могли бы быть любой молодой супружеской парой из Шанхая, Чикаго или Эдинбурга. Сбросьте с людей одежды, позвольте сну смыть выражение лица, отмечающее положение на классовой лестнице, и вы не определите принадлежность к классу или к городу.
Спящие обнаженными мужчина и женщина только на несколько лет старше Сигмунда — ему, наверное, девятнадцать лет, а ей, возможно, восемнадцать. Мужчина стройный, плечи у него узковатые с не слишком эффектными мускулами. У женщины пропорциональное тело, мягкие белокурые волосы. Сигмунд легонько прикасается к закруглению ее плеча. Дрогнув пару раз веками, открываются голубые глаза. Проглянувший было страх уступает место пониманию: «О, блудник!» Понимание уступает место смущению — на блуднике одежды высших классов.