– Во-первых, – вежливо отвечал ему Пивораки, – я попросил бы вас не тыкать. А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать «парикмахер»? Нет, я не профессионал-парикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились, «брадобреем», я могу всё же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессионала, или, как вы старомодно выразились, «брадобрея», или, что то же самое, цирюльника, тогда как ни один парикмахер не может заткнуть за пояс меня… А почему?.. А потому что, в то время как парикмахер-профессионал, или, как вы выразились, «бра…»
Старик очень невежливо перебил разболтавшегося Пивораки:
– Сумеешь ли ты, о не в меру многословный брадобрей, отлично, ни разу не порезав, побрить отрока, которому ты не достоин даже целовать пыль под его стопами?
– Я бы вторично просил вас не тыкать, – сказал Пивораки. – Что же касается существа затронутого вами вопроса, то…
Он хотел было продолжать свою речь, но старик молча собрал все бритвенные принадлежности, схватил за шиворот не перестававшего ораторствовать Степана Степаныча и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.
Вскоре они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где пригорюнившись сидел на кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывая в зеркало на вновь обраставшую бородой физиономию.
– Счастье и удача сопутствуют тебе во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! – торжественно провозгласил Хоттабыч, не выпуская из рук пытавшегося вырваться Степана Степаныча. – Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел сего не в меру болтливого мужа, и я его захватил к тебе, под благословенный кров твоего дома, и вот он перед тобой со всем, что необходимо для бритья… А теперь, – обратился он к Пивораки, вытаращившему глаза на бородатого мальчика, – разложи, как это подобает, твои инструменты и побрей этого достойного отрока так, чтобы его щёки стали гладкими, как у юной девы.
– Я попросил бы вас не тыкать, – повторил Пивораки, но прекратил сопротивление.
Бритва заблестела в его умелой руке, и в несколько минут Волька был побрит на славу.
– А теперь, – сказал старик, – сложи свои инструменты. Завтра рано утром я за тобою вновь прилечу, и ты снова побреешь этого отрока.
– Завтра я не могу, – устало возразил Пивораки. – Завтра я работаю в утренней смене.
– Меня это не касается! – сурово отозвался Хоттабыч.
Наступило тяжёлое молчание. Потом Степана Степаныча озарило:
– А почему бы вам не попробовать одно тбилисское снадобье? Прекрасное средство.
– Это такой порошочек? – вмешался Волька, который до этого времени молчал как убитый. – Кажется, это такой серенький порошочек?.. Я где-то о нём слышал… или читал…
– Вот именно, порошочек! Серенький такой! – обрадовался Пивораки. – Производится в Грузии. Прекрасная солнечная страна. Лично я просто без ума от Грузии. Изъездил её во время отпуска вдоль и поперёк. Сухуми, Тбилиси, Кутаиси… Нет лучшего места для отдыха! От души советую вам на основании собственного опыта обязательно побывать в… Простите, я несколько отклонился от темы. Так вот, насчёт порошочка. Стоит смазать им щёки, и самая густая борода сразу сходит без остатка… Правда, через некоторое время она снова вырастает.
– У моего юного друга она больше не вырастет, – остановил его Хоттабыч.
– Вы уверены? – удивился Пивораки.
Хоттабыч высокомерно промолчал. Он считал ниже своего достоинства посвящать в свои дела какого-то низкородного брадобрея…
Не более чем минутой позже в городе Тбилиси, в раздевалке одной из местных бань, был замечен старичок в старомодной соломенной шляпе канотье, просторном парусиновом костюме и розовых, расшитых золотом и серебром сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.
Не раздеваясь, он проник в моечное отделение. Здесь ему в нос ударил запах серы, в чём не было ничего удивительного, ибо это были знаменитые тбилисские серные бани. Зато человек, вошедший одетым в переполненное паром моечное отделение, не мог не вызвать удивления.
Провожаемый любопытными взглядами, он невозмутимо проследовал к разбитному банщику, который с редким трудолюбием мылил покорно склонённую голову пожилого гражданина с пышными седыми усами. Остановившись в нескольких шагах от этого банщика – его звали Вано, – старичок с величавой медлительностью снял с себя парусиновый пиджак.