Он изобрел новые печи и установил их в доме московского генерал-губернатора П. Тучкова, в хамовнических казармах и Петербургском воспитательном доме. Но теперь Мастер держал в секрете свои чертежи и лишь давал десятилетнюю гарантию на работу печей без ремонта. По свидетельству архитектора Тона, паровентиляционные печи Гнусина съедали в шесть раз меньше дров, чем обыкновенные, которыми пользовалась вся Россия. В Воспитательном доме вместо обычных двухсот сажень швырковых дров за зиму сожгли всего двадцать восемь сажень один аршин и два вершка!
После смерти Старого мастера у него не нашли ни денежных сбережений, ни чертежей. Лишь множество аккуратно сколотых между собой официальных свидетельств, что его печи дают значительную экономию топлива, держат постоянную температуру, надежны в эксплуатации и не чадят.
Где же вы, печи системы Гнусина?..
Доволен ли ты своей судьбой, их создатель?..
ОБМИШУЛИЛСЯ
Только ленивый купца не бранит, не надсмехается над ним и его семейством в пьесах и романах. Оттого-то большинство московских негоциантов не любят своего звания, стараются тянуться за благородными господами, скупают их земли, особняки, картины и книги. Высшее же сословие, особенно те из них, кто промотал наследственные земли и живет в долг, любит позубоскалить, что жизнь купечества заключена в коммерции, как светильня в плошке; ум зарыт в барышах, словно орех-двойчатка в кожаной кисе; что благородные занятия торговцев — жирный сом, крепкий сон и парная баня; душевные потребности — преферанс, толкование снов и ворожба на кофейной гуще; необузданные страсти — жирные лошади, такие же жены и золотые медали, покупаемые стотысячными пожертвованиями на богадельни.
— Господа! — хочется возразить. — Но чем кофейная гуща хуже ваших движущихся столов и сеансов связи с умершими, рассказами о которых полны столичные газеты?
Каких только анекдотов и легенд не наслушаешься о столкновении купцов с губернаторами, полицмейстерами, правителями канцелярий, частными приставами, квартальными! Иной раз пожалеешь русского торговца: туга мошна, да вся изошла на взятки, подношения, подарки стоящим у власти согражданам.
И все же жив купец! Бывает, пригорюнится он, опечалится, а судьба, глядь, ему хитровато подмигнет: «Не дрейфь, брат, переможется — забудется» — и вдруг… улыбнется.
Вон Петр Тудвасев прохаживается перед своей лавкой в иконном ряду и весело посвистывает.
На нем длиннополый сюртук синего сукна, красные плисовые шаровары, заткнутые в щеголеватые, вчера купленные ботфорты с кисточкой. Он нарочно прогулялся сегодня в них чуть ли не по всем торговым рядам, чтобы налюбиться обновой, и сейчас поджидает первого покупателя.
А вот и покупатель, кажись, подходящий — с сытыми глазами, в пристойной одежке.
— Нет ли нашего товарцу? — лениво отвечает он на приветствие Тудвасева.
— Есть. Да разве нужно? — хитро подмигнул ему наш купец и погладил свою окладистую бороду.
— Да не нужно совсем. Разве что недорого.
— Дешевле нас никто не продаст.
— Нет уж, лучше прощай. В другой раз зайду.
— Постой, погоди. Ты уж не побрезгуй к нам завернуть, мы ж за поглядку денег не берем.
— Да что с тобой зря без дела чесаться, — вздохнул покупатель и шагнул в лавку.
Он пробежал глазами по развешанным по стенам иконам, осмотрел со всех сторон приглянувшуюся и горестно заметил:
— Ай-я-яй, лачок-то слабоват. Жаль, жаль.
— А на спор: ярче и крепче моих досочек во всей Москве не сыскать. — Тудвасев сорвал с макушки своей курчавой головы маленькую фуражечку и хлопнул ею по прилавку. — Сто рублев! Себе в убыток продаю.
Покупатель аккуратно снял свой картуз и положил его рядом с фуражечкой.
— По-моему, вы дорого просите и вам придется много уступать. Два рублика дать могу, и то переплачиваю, а я ведь человек небогатый.