— Но почему возможно такое? Как можно остаться спокойным, если творится зло?! — не выдержала Наташа ровного голоса священника и сорвалась на истерику.
Отец Исидор подошел к княжне и коснулся кончиками пальцев хорошенькой головки.
— В чем вы обвиняете государство? Может, битье оскорбляет человека или притупляет его ум? Нет! Ибо почто тогда сам господь бог через Моисея узаконил телесные наказания виновному: «Числом четырнадцать ран да наложат ему». Неужели он мог желать, чтобы наказание разрушительно действовало на нравственность библейского народа?..
Смиренные, чуть насмешливые глаза отца Исидора обошли всех, после чего тело поместилось в вольтеровском кресле.
— Не пойму! Хочу, но не пойму вас, ваше преподобие, — с жаром запротестовал Гааз. — Вы — наставник верующих, а говорите ересь. Ведь вы забыли главное. Мальчику ведь больно было. И сейчас больно. Разве это порядок? Разве ребенка сечь можно? Вы мне ответьте по-простому, чтобы я наконец понял вас.
— Грех обвинять церковь в мирском зле. — Отцу Исидору очень не понравился взбудораженный тон изрекающего несуразности лекаря. Зачем таких только принимают в обществе? Ведь он не придерживается элементарных норм благопристойности. Но надо отвечать ему, надо поставить его на место. — Духовную жизнь призваны мы охранять, а порядок и телесную жизнь человека силою и законом призвано охранять государство. И не след нам, духовным пастырям, вмешиваться в суету мирской жизни… Но мы боремся, — добавил протоиерей, увидев, что его слова не произвели должного посрамления дерзкого спорщика, — боремся с врагами церкви — откупщиками и расколоучителями, которые детей христовых сжигают и блуд привечают, царя в молитве не поминают. Здесь вы вольны нас обвинять в недостаточном рвении исполнять долг свой.
— А по мне, — выпив поднесенного Харитоном шампанского, вставил Обрезков, — староверы молодцы. Они дело делать умеют, а не только глотку драть, как мы с вами. По мне, так пускай всякая вера сама себя покажет, и нечего за нее добрый народ по тюрьмам таскать. Они ж баррикад не строят.
Оболенскому стало жутко неудобно перед отцом Исидором за своего глупого товарища-гостя. Ну, не верь ты ни в сон ни в чох, но есть же приличия в обращении. К тому же отец Исидор и передать может, какой вздор говорят в доме у князя Оболенского. Надо немедленно встать на защиту протоиерейского сана да заодно выказать свою благонамеренность.
— Ах, Алеша, Алеша, совсем ты закостенел в своей деревне. Наш русский народ и без того погряз по уши в своем невежестве, а ты еще хочешь, чтобы его соблазняли своей религиозной мертвячиной отставные солдаты и беглые попы. А знаешь ли ты, кого защищаешь? Что эти столпы древнего благочестия щеголяют ныне по Москве в золоченых каретах и наживают миллионы за наш счет. Это они хотят утянуть нашу страну из просвещенного века в варварское средневековье с длинными бородами и двуперстным крещением.
— Да брось, Сашка. Какие ж они враги просвещения — они куда пограмотнее православных.
— Не в этом суть. Что им нужно? Старина, строгие посты и баня каждую неделю. Но нет более кровожадного, чем они, губителя свободы и конституции.
— Мужика Христом нарекают и аки Христу поклоняются ему! Митрополию в Австрии учинили! — с возмущением вставил отец Исидор. — Австрийскую ересь надобно пресекать, ибо народ наш и так в вере нетверд.
— Да шут с ней, с ихней митрополией, — отмахнулся Обрезков, который обозлился и стал входить в раж. — В ваш Петербург любой поганый иностранишка не успеет завернуть, как ему сразу иллюминация, пир, да еще, глядишь, сотню русских мужиков подарят. А то, что староверы требуют уплаты податей не лицом, а обществом — молодцы. Они-то кого хошь купят, а их попробуй купи. Вот вы и злобствуете: стариков сечете и в каторгу спроваживаете.
Оболенский не на шутку испугался пассажа старого друга. Ну как он не может понять, что не все и не везде можно говорить. Нет, тут не только конфуз будет, тут, чего доброго, под надзор попадешь. Это все шампанское виновато. Вон рожа-то как раскраснелась.
Оболенскому пришлось юлить, обходить острые углы, долго и осторожно доказывая красной роже, что наказание — это возмездие, без него государство будет парализовано, и здесь нельзя сентиментальничать, а должно исполнять закон, будь он направлен против старовера или даже мальчика-фальшивомонетчика. Нельзя потакать народу… Князю очень нравилась своя речь, но чувство меры все же пересилило, и наконец он остановился передохнуть.