Князь Оболенский не обиделся, тем более вошел Харитон и объявил:
— Прибыли его сиятельство граф Дмитрий Шилковский. Изволите приказать принять?
Тридцать лет назад!.. Кажется, что это было вчера, и кажется, что этого никогда не было. Тогда поручик Дмитрий Шилковский и подпоручик Алексей Обрезков немного завидовали своему высокородному и высокообразованному другу поручику Александру Оболенскому. Тогда они любили свой полк, любили подражать героям России, любили читать, и было в них что-то неуловимое, чем отличались те годы от нынешних. Уже давно они нескончаемо далеки друг от друга, но полковое братство оставило неизгладимый милый след в душах. Теперь уже Александр Оболенский немного завидует флигель-адъютантскому мундиру Димы и доходному имению Алеши, одновременно презирая старых однополчан за умение устраивать свои дела, то есть жить без займов и долгов.
Отцу Исидору было приятно наблюдать за тремя представителями высшего сословия России, превратившихся вдруг в мальчишек. Тем более что скрылся так раздражавший его тюремный доктор. Но прошло минут десять, и протоиерей заметил некое подобострастие к флигель-адъютантскому мундиру Оболенского и нарочитую грубость Обрезкова. Сам же граф Шилковский был весел, искренен и не замечал напряженности в друзьях. Да и как ему было что-нибудь заметить, если он говорил и говорил без удержу, будто на год вперед решил выговориться.
Протоиерею из предобеденной беседы особенно запомнилась история о том, как император честно сознался в своей ошибке и поправил ее. Отец Исидор позже не раз в своих проповедях приводил эту поучительную историю без каких-либо преувеличений и прикрас, употребив свой талант лишь на то, чтобы упорядочить строй слов.
— Однажды император, — рассказывал Шилковский, — который всегда позволял свободно спорить с собою, приказал посадить в крепость купца, виновность которого еще не была доказана. Один из министров осмелился возразить: «Государь! Дайте время! Рассмотрим дело подробнее, и ежели он точно виноват, то не уйдет от нас, если же он окажется невинным, то чем искупите вы его невинное заключение?» Император опешил от дерзости и, когда оправился, взглянул на своего министра так строго, что все, бывшие тут, решили: ну, быть беде. Но, помолчав, наш августейший монарх заметил: «Я люблю правду, господа, и, полагаясь на ваше верноподданническое усердие, рад слышать изъяснение ваших мыслей со всею откровенностью, не стесняясь личным моим убеждением. — И, повернувшись к возражавшему ему, добавил: — И все же посади его в крепость».
Приказание было тотчас исполнено, а через четыре месяца обнаружилась совершенная невинность несчастного купца.
«Ты был прав, — сказал государь своему министру. — Теперь скажи, чем я могу вознаградить его невинное заключение?»
«Деньгами, — ответил министр. — Этот народ готов за сто рублей просидеть в крепости и год».
Его величество приказал выдать купцу четыре тысячи рублей и серебряную табакерку со своим изображением на крышке, — торжественно закончил Щилковский.
«Много ли таких людей, готовых честно сознавать свои ошибки? — добавлял, пересказывая поучительную историю, отец Исидор. — Эта черта высокая, которую не встретишь ни у иноземных монархов, ни в народе. Она присуща исключительно нашему императору и его почтенным ученикам, стоящим вокруг трона…»
В этом месте проповеди слушатели благоговейно смекали, что отец Исидор — один из тех, кто вокруг трона.
Алексей Обрезков позже, вернувшись в свои подмосковные Починки, совсем забыл про словесную белиберду дружеской беседы, разве за исключением рассказа Димы о железных клетках для охоты на волков, которые продаются в петербургском магазине охотничьих вещей. В клетке с бойницами помещаются несколько человек с ружьями, ее ставят на сани, и старая кляча, что не жалко отдать на съедение волкам, тащит их в лес. Вперед! На охоту!
Обрезков со своим приказчиком Петрухой чуть ли не год хохотали над петербургским изобретением и ради веселья изощрялись в додумывании новых приспособлений для петербургской охоты. Петруха, например, предлагал взять в клетку норовистого поросенка и колоть его понемножку ножом, чтобы поросячий визг приманивал волчьи стаи.
Князю Оболенскому запомнилось другое — как подвел его Обрезков, не на шутку разругавшись с Шилковским. Началось с ерунды, Дмитрий сказал с неподдельной грустью, что если бы государь узнал, как тяжела рекрутчина, то пожалел бы своих подданных; но он так высоко стоит, что не может видеть страданий народа.